О каком известном персонаже писал пушкин, Служение и венец. Пушкин в творчестве Михаила Булг

Уважение к минувшему - вот черта, отличающая образованность от дикости О других параллелях ГН и «Горя от ума», чаше всего связанных с ори- ентацией обоих авторов на драматическую и сатирическую традиции, см. Баллады «Л» и «С» выразили эту человеч.

Критик прямо упрекает автора в выборе недостойного искусства пред- мета изображения и в безнравственности: Все это так! Все это правда! Все это верный снимок с натуры! Да с какой натуры? Вот тут-то и закавычка! Мало ли в натуре есть вещей, которые совсем не идут для показу? Дай себе волю Немудрено дождаться, что нас поведут и туда со временем [Там же].

В последней фразе можно увидеть намек на место действия «Опас- ного соседа» В. Надеждин, в отличие от других критиков, не оставляет без внима- ния финал повести, проницательно отмечая, что Лидин имел, вероятно, особые причины для смеха. Он также намекает на замену в ст. Заключил свою статью Надеждин сравнением повестей Пушкина и Баратынского с прыщиками «на лице вдовствующей нашей литера- туры» [Там же: ].

ГН стал для Надеждина вплоть до публикации «Бориса Го- дунова», к которому критик отнесся с сочувствием символом всего пушкинского творчества. Не он ли создал «Братьев разбойников», «Цыган», «Онегина»?.. Считайте вернее! Далее Пахом Силыч развивает свою мысль: Пускай спорят прочие: «Бахчисарайскому» ли «фонтану» или «Цыганам» принадлежит первенство между произведениями Пушкина? По моему мнению, самое лучшее его творение есть — «Граф Нулин»!.. Я с изумлением.

Что вы говорите!.. В году в статье «Борис Годунов». Сочинение А. Беседа старых знакомцев» Телескоп. Будто неизвестна наша публика?.. Правду сказать, Пушкин сам избаловал ее своими «Нулиными», «Цыганами» и «Разбойниками». Опыт комментированного чтения Последний раз упоминает ГН Надеждин, пристрастно используя ма- тематическую катахрезу, в г. Но, к сожалению, мы должны признаться, что «Домик в Коломне» несравненно ниже «Нули- на»: это отрицательное число с минусом!.. Нашли его с позволения ска- зать похабным, — разумеется в журн.

Мо- лодой человек ночью осмелился войти в спальню молодой женщины и получил от нее пощечину! Какой ужас! Автор спрашивал, что бы на месте Нат. Кстати о моей бедной сказке писаной, буди сказано мимоходом, самым трезвым и благопристойным образом — подняли противу меня всю классиче- скую древность и всю европейскую литературу!

Верю стыдливости моих критиков; верю, что Гр. Но как же упоминать о древних, когда дело идет о благопристойно- сти? Ужели, по крайней мере, не читали они Богдановича и Дмитриева?

Какой несчастный педант осмелится укорить Душеньку в безнравствен- ности и неблагопристойности? Какой угрюмый дурак станет важно осуж- дать Модную жену, сей прелестный образец легкого и шутливого рас- сказа? А эрот. Но отстраним неравенство поэтического достоинства. Граф Нулин должен им уступить и в вольности и в живости шуток. Эти г. У одного из них есть летняя пле- мянница, у другого летняя знакомая, — и всё, что по благоусмотрению родителей еще не дозволяется им читать, провозглашено неприличным, безнравственным, похабным etc.!

Вероятно благоразумный наставник не дает в руки ни им, ни даже их братцам полных собраний сочинений ни единого классического поэта, особенно древнего. На то издаются хресто- матии, выбранные места и тому под.

Но публика не летняя девица и не летний мальчик. Она, слава богу, может себе прочесть без опасения и сказки доброго Лафонтена, и эклогу доброго Виргилия, и всё, что про себя читают сами г. Правда во всем Графе Нулине этого сравнения не находится так же как и глагола цапцарапствую; но хоть бы и было, что за беда?

И между тем как стыдливый рецензент разбирал ее как самую вольную сказку Бокаччио иль Касти — все петерб. Затруднительно сказать, проецировался ли в сознании автора и со- временников ГН на другую, гораздо менее почтенную традицию рус- ской литературы, ассоциации с которой, как можно предположить, дополнительно подогревали критическое негодование Надеждина, хотя и не могли быть сформулированы печатно. Мы используем в своем комментарии отрывки из работ предшественников [Эйхенбаум —; Сретенский ; Виролайнен ; Прозоров ].

Для того, чтобы подчеркнуть ку- мулятивный характер нашей работы, мы решили не пересказывать глоссы предшественников, но вводить в текст фрагменты этих иссле- дований, выделяя их графически и заключая, в отличие от других цитат, в кавычки.

Цитируемые в таких отрывках источники и иссле- дования мы приводим в тексте и не выносим в свой список использо- ванной литературы. В необходимых случаях ссылки на источники в цитатах из этих комментариев приводятся в основном тексте или в построчных примечаниях в авторском оформлении. Нам показалось уместным совместить построчный комментарий с заметками о композиции поэмы см.

Коммен- тарии к сегментам строфоидам текста, отделенным при публикации друг от друга увеличенными интерлиньяжами, даны перед построч- ными глоссами к отдельным местам сегментов. Для удобства мы нумеруем сегменты в комментарии номера даны в ломаных скобках. Здесь можно усмотреть проекцию на традицию травестийных «склонений» классических сюжетов на современные нравы [Виролайнен а: — и след.

Виноградова, отказываясь от первоначального вари- анта заглавия, Пушкин устранял прямую проекцию на сюжет Таркви- ния и Лукреции [Виноградов ]. Толстого — [Прозоров ], см. Она проецирует героя, с одной стороны, на череду дворян-персонажей русской литературы начала XIX века, для которых характерна модель фамилий на -ин [Про- зоров ]; ср.

Почти полным однофамильцем героя поэмы является Нолин — отец героини повести В. Измайлова «Обе школы, или Свет и уеди- нение» Вестник Европы, , ч. Вот его начало: «Нет боле сил терпеть! Куда не сунься: споры, И сплетни, и обман, и глупость, и раздоры!

Вчера не знаю как, попал в один я дом; Я проклял жизнь мою. Какой вралей содом! Хозяин об одной лишь музыке толкует; Хозяйка хвалится, что славно дочь танцует; А дочка, поясок под шею подвязав, Кричит, что прискакал в коляске модной — Граф. Граф входит. Все его с восторгом принимают. Как мил он, как богат, как знатен — повторяют. Построчный комментарий 75 Графский титул в сочетании с говорящей комической фамилией напоминает о графе Звонове из комедии «Говорун» Н.

Хмельниц- кого Экспозицию поэмы составляют два сегмента с описанием отъезда мужа героини на охоту. Псовая охота как топос представлена в рус- ской словесности в двух основных модусах: как вспомогательная колоритная тема описательной поэзии и как мотив нравственно- сатирической литературы, изображающей дворянские нравы.

Экскурс о псовой охоте как примете усадебной жизни дворянства см. К первой линии, восходящей к многочисленным склонениям второго эпода Горация на русские нравы, ср. Из опытов новой школы, близких по времени к ГН, ср. Сретенским [Сретенский 37] цитату из «Первого снега» Вяземского : Там ловчих полк готов; их взор нетерпеливый Допрашивает след добычи торопливой, — На бегство робкого нескромный снег донес; С неволи спущенный за жертвой хищный пес Вверяется стремглав предательскому следу, И довершает нож кровавую победу [Вяземский ].

Опыт комментированного чтения В связи со второй линией ср. Правда, многие из строптивых его крестьян кричали, что они бы лучше хотели кормить зайцев, нежели бесчисленное множество псов и тунеядливую шайку охотников; что им милее было в хлебе своем встретить зайца, нежели полсотни лошадей и вдвое более того собак; но герой наш, умея кстати и к месту пересечь сих рассказчиков, укротил их роптания и продолжал непримиримую нена- висть к зайцам, как Аннибал к римлянам.

А чтобы вернее их выжить, то вырубил и продал свои леса, а крестьян привел в такое состояние, что им нечем было засевать поля [Крылов ]. Первый сегмент поэмы описывает время и место действия и конкрет- ных персонажей. Второй переходит к обобщению «охотник» здесь — не «муж» первого сегмента, но лицо собирательное, «в деревне скуч- но» — неопределенно-личная конструкция. С точки зрения композиционной зачин важен как манифестация принципа сюжетной неопределенности: читатель не знает, устремит- ся ли повествование в отъезжее поле за неназванным «мужем» или сосредоточится на событиях, происходящих в оставленном героем доме.

Движение от первого сегмента текста ко второму с его перехо- дом от темы «деревенской скуки» к окрашенным в иронические тона мотивам «радостей охоты» как будто бы предсказывает первый ва- риант развития действия.

Отметим, что здесь сразу задается основной темпоральный модус поэмы — praesens historicum, предполагающий риторическую пози- цию повествователя, наблюдающего за развертывающимися перед ним и читателем событиями. Заметим, что в отношении доминиро- вании этой временной формы повествования ГН выделяется даже среди поэм середины х гг.

Построчный комментарий 77 безымянных персонажей, получающих в этих сегментах лишь соци- альную «барин» и семейную «муж», «жена» номинации. Примечательна реакция современника, зафиксировавшая связан- ное с этой особенностью зачина недоумение: Как хорош «Граф Нулин»!

Только жаль, что по вступлению я думал, что жена — старуха, и после только увидел, что она молода и хороша собой. Молодые женщины нашего времени и в деревне не встают с постели, ко- гда мужья их идут на охоту, с восходом солнца письмо М. Орлова к П. Вяземскому от 18 февраля г.

Пора, пора! Рога трубятъ… «Сама охота происходила следующим образом. За день до ее начала на место сбора собирались соседи-охотники, а вечером устраивалось сове- щание с ловчим — главным распорядителем охоты из слуг — о марш- руте. Выезжали чаще всего на рассвете. Сигналом к движению служил звук рога устроителя охоты или специально назначенного человека , вслед за которым начинали трубить все участники охоты» [Сретенский 37].

Либо муж Натальи Павловны выступает организатором охоты для менее бога- тых соседей, либо он так увлечен этой забавой, что раздал рога своим слу- гам» [Там же: 38]. По замечанию А. Глассэ, трубящие в зачине рога могли быть косвен- ной отсылкой к оперной традиции: «[з]вучание рогов-валторн — ста- ринный музыкальный каламбур, намек на то, что жена изменяет мужу. Опыт комментированного чтения Н. Между тем, слово «убор» может означать не «особые мундиры», «как это было заведено в имении деда жены Пушкина А.

Гончарова» [Там же: 39], но просто костюм охотника, отличающийся, разумеется, от по- вседневного одеяния крепостного слуги. Надевается на собаку ошейник с пряжкою, имеющий в верхней части своей кольцо, в которое охотник продевает свору.

Псовой охотник Сворами управляли стремянные, они же подводили охотнику коня. Его глаза Сияют. Лик его ужасен. Движенья быстры. Он прекрасен, Он весь, как божия гроза. Ему коня подводят… По замечанию С. Поэзия Пушкина: Творческая эволю- ция. Чекмень затянутый на немъ Но название и особенно- сти покроя — восточного происхождения.

Пристрастие к чекменю вместо бекеши чаще всего демонстрировали отставные военные, перенимавшие, в боевой обста- новке, одежду своих противников» [Сретенский 41]. Оружие: Руководство к истории, описанию и изображению ручного оружия с древнейших вре- мен до начала XIX века. Эта деталь снаряжения героя, как и чекмень, может быть мотивиро- вана не только как бытовая реалия — знак принадлежности героя к чи- слу отставных военных ср.

Давыдова «Графу П. Стро- ганову. За чекмень, подаренный им мне во время войны года, в Турции» ; одновременно восточный антураж отсылает к ближай- шему претексту ГН — байроновскому «Беппо» с его маскарадной атмосферой. Добавим, что А. Это напиток высокой крепости, производи- мый самими помещиками и настаиваемый по собственному вкусу.

Как видим, «поэтическое хо- зяйство» Пушкина предполагало использование не только удачных оборотов речи, но и бесполезных в быту реалий. Сретенский заме- чает, что рог на цепочке, «а не на шнурке — еще один признак свое- образного охотничьего франтовства» как и чекмень вместо бекеши и турецкий нож [Сретенский 43]. Отметим в этом и предыдущем стихах звуковой повтор ро , откликающийся первой строке с ее оно- матопеей и вновь выделяющий двусмысленное слово «рог».

Связано это было с распро- странившимся в то время способом завивать локоны. Если раньше это делали при помощи нагретых щипцов, то в XIX веке стали применять за- вивку на папильотки. Просторный и удобный чепец лучше всех других головных уборов облегал голову с накрученными на свернутые бумажки локонами» [Сретенский 44].

Накануне был отдан приказ псарям и стремянным быть готовыми к пяти часам утра» [VIII ]. Построчный комментарий 81 …Онъ холку хвать и въ стремя ногу… «Муж Натальи Павловны, как это следует из приведенной строчки, сам вскочил на коня, не пользуясь помощью слуг.

Это очень существенная характеристика: значит, он хороший наездник и гордится этим , не очень стар и не грузен» [Сретенский 45]. Пушкин, Достоевский и другие: Вопросы текстологии, материалы к комментари- ям. В России псовая охота, хотя великолепная по своему выезду, но беспо- койная, нередко скучная, когда мало зайцев Опыт комментированного чтения далее; возвращаются же домой другими островами, по местам еще не ез- женым.

При сем подвергаются всем беспокойствам воздушных влияний и непогод. Этот сегмент поэмы — еще один ложный ход повествования, задаю- щий инерцию читательских ожиданий, которая будет разрушена сле- дующим тактом нарратива. Риторический вопрос повествователя, следующий за ним подразумевающийся ответ и опровержение этого ответа создают нарочитую неопределенность, эта фигура отзовется в финале поэмы.

Значимо, что предлагаемое здесь амплуа домовитой хозяйки име- ния иронически связано с классическим сюжетом. Во французском издании Шекспира Ф. Гизо и А. Пишо, по которому Пушкин знако- мился с поэмой, ее текст предварялся предисловием, излагающим ис- торию смерти Лукреции цит.

В этом веселом настро- ении они отправились в Рим, чтобы внезапным и непредвиденным появлением подтвердить сказанное; только Коллатин застал свою жену хотя это было поздно ночью сидящей за пряжей в окружении служанок, в то время как другие дамы занимались танцами или пре- давались другим развлечениям». Римские добродетели супруги, ожи- дающей охотящегося мужа, подкреплялись переложениями второго эпода Горация.

Построчный комментарий 83 Там зайца гонит, травит псами, Здесь ловит волка в тенета. Как ею — русских честных жен По древнему обыкновенью — Весь быт, хозяйский снаряжен: Дом тепл, чист, светл, и к возвращенью С охоты мужа стол накрыт [Державин —]. Вызвавшая симптоматичное недоумение рецензента «Бабочки» см. Фор- мально это рифма омонимическая то есть, близкая по эффекту к ка- ламбуру, являющаяся признаком поэтического «остроумия».

Однако рифмующиеся лексемы — родовые варианты видового понятия, таким образом, рифма может рассматриваться как тавтологическая то есть, близкая к белому стиху или дилетантской поэзии, имитирующей риф- мованность простыми средствами полного повтора.

Напряжение между «изысканностью» и «безыскусностью», «сложностью» и «прос- тотой», организует всю пушкинскую поэму, разыгрывающую крова- вую историческую римскую драму в декорациях русского деревен- ского водевиля. Опыт комментированного чтения Служанок била осердясь; Всё это мужа не спросясь [VI: 46]. Параллели к этому месту в мемуарных свидетельствах см. В этом сегменте, представляющем собой еще одну ретардацию, значи- мой кажется смена именований героини. Весь стихотворный абзац — одно сложноподчиненное предложение «героиня не занималась хо- зяйством, поскольку получила пансионское воспитание» , разрезан- ное пополам скобками, расположенными между подлежащим и ска- зуемым.

Заметим, что игра в ГН строится по несколько иному сценарию: первая, нейтральная условно-литературная номинация «героиня на- ша», ср. Позиция автора, даю- щего имя героине «я забыл ей имя дать» , сменяется констатацией речевого жеста безымянного мужа «просто звал ее» , а затем — мас- кой уважительно-отстраненного повествователя одновременно ко- леблется число местоимения первого лица: «мы будем называть».

Построчный комментарий 85 героиня ГН носит одно из самых частотных в этом социальном слое имен; см. Здесь рифменная игра, отчасти напоминающая описанную выше. Морфологическая рифма с ее незамысловатым параллелизмом под- свечивается контрастом высокого и абстрактного значения первой препозитивной конструкции «в отеческом законе», ср.

Наиболее известными государственными пансио- нами были петербургские Смольный институт благородных девиц и Ека- терининский институт. В Москве, Петербурге и провинции имелись и частные иностранные пансионы.

Систематически учили лишь языку и танцам. Воспитательницами были, как правило, француженки или немки. Во французских пансионах начиная с х годов часто заполнявшихся бе- жавшими от революции эмигрантками учениц в грубой и упрощенной форме приобщали к манерам французского общества дореволюционной поры, в немецких — к навыкам бюргерского ведения хозяйства и воспи- тания.

Ларусса Paris, Что такое фал ь бала? Сентиментальные старинные романы упоминались Пушкиным в свя- зи с кругом чтения Татьяны: Теперь с каким она вниманьем Читает сладостный роман, С каким живым очарованьем Пьет обольстительный обман!

Думается, среди названных здесь романов Руссо, мадам Коттен, Ю. Крюднер, Гете и Ричардсона, и следует искать образцы, на которые ориентировался автор несуществующей «Переписки двух семей». По мнению М.

Последний из упомянутых романов Пушкин прочел в г. Крюднер с пометами, носив- шими, по предположению Б. Томашевского, развитого Л. Воль- перт, роль своеобразного любовного послания, адресованного А. Керн, сохранился в библиотеке Пушкина; также см.

Бошана рус. Бартелеми , аноним- ный роман «Любовь Анделутеда и Уардии, или Несчастные приклю- чения двух судьбою гонимых страстных любовников, через свое пос- тоянство достигших желаемого предмета» [Сретенский 65—66]. Поскольку речь в этом месте явно идет об эпистолярном романе, нельзя не упомянуть исключительно популярный роман «Те- реза и Фальдони, или Письма двух любовников, живших в Лионе» Н.

Леонара ; русский перевод М. Каченовского — г. Весь этот сегмент — очередная ретардация, направляющая внима- ние читателя по еще одному ложному следу. Характеристика героини посредством описания круга ее чтения — устойчивый литературный прием, уже использованный автором поэмы во 2 и 3 главах «Оне- гина» — здесь оказывается мнимой.

Опыт комментированного чтения иронической поэмы «с моралью» существенно, что «романтические затеи» связываются здесь с аморализмом: А нынче все умы в тумане, Мораль на нас наводит сон, Порок любезен — и в романе, И там уж торжествует он [VI: 56]. Использованное тут лексико-синтаксическое клише, остраненно- иронически описывающее трансформирующую реальность силу ис- кусства, прослежено В. VI, , строфа XIV. Пять прилагательных мужского рода подряд с окончанием -ой это написание сохранено во всех прижизненных изданиях здесь, скорее всего, не являются осознанным стилистическим выбором простореч- ной формы, но следуют начальной инерции черновика, заданной предпочтением графически точной рифмы к прилагательному жен- ского рода в родительном падеже, которое содержалось в опущенном в окончательном варианте стихе «отрада девушки невинной» ; см.

Стилистическая кульминация «фламандской» темы в поэме, которая, по словам Б. От настоящего времени предыдущего строфоида нарратор пере- ходит к прошедшему несовершенному «читала» , затем — к совершен- ному «развлеклась», «занялась» и в финале — вновь к несовершен- ному. Появляются маркеры течения времени «сначала», «вскоре», «вдруг». Этому сдвигу сопутствует изменение точки зрения на герои- ню. В предыдущем сегменте глаголы описывали статические состоя- ния.

В этом появляются динамика и оценка «внимательно». Эта жанровая сценка, которая демонстративно прерывает чтение «сентиментального романа» ради другого важного «занятия» — наблюдения над низкой реальностью, вызвала гнев Надеждина см.

Амплуа героини, таким образом, меняется, выпускница благородного пансиона оборачивается деревенской помещицей. За- метим, что круг ложных сюжетных движений, заданных фиктивным ответом на вопрос «Что же делает супруга? Дмитриева в третьей лондонской части «Путешествия N.

О других проекциях ГН на поэму дяди автора см. Семенко в своем анализе баллады В. Жизнь и поэзия Жуковского. В г. Глинки, трансформированный фрагмент кото- рого превратится в песню «Вот мчится тройка удалая». Почтовых лошадей за двойную плату могли использовать для поездок все те, кто хотел ехать быстро. Поэтому звон колокольчика чаще всего означал приближение экипажа с путешественником» [Сре- тенский 71—72]. Построчный комментарий 91 г. Дельвига между 8 и 18 апреля г. О Пушкине.

Второй из упомянутых текстов был опубликован в «Северных цветах на год»; вообще пушкинская тема поэта-изгнанника, тоскующего в глуши, была актуализирована для первых читателей повести не только широко циркулировавшими среди публики толками о биогра- фии Пушкина, но и рядом текстов, среди которых, в первую очередь, следует назвать роман в стихах.

После маркера сюжетного движения — слова «вдруг» — читатель вновь сталкивается отступлением, в очередной раз по-стерновски за- держивающим движение рассказа, и прихотливо переключающим повествование из фикционально-нарративного в лирический план.

Отступления, сочетающие рефлексы различных жанров, восприни- мались как черта нового романтического «байронического» эпоса и в «высоком», и в «ироническом» его изводах, различающихся, впро- чем, лишь условно ; они характерны и для пушкинских «южных поэм», и — в особенности — для романа в стихах см.

Опыт комментированного чтения XXXI — возвращение к фикциональному плану: Ленский пишет не мадригалы, но элегии; возвращение к лирическому плану, миниа- тюрное мадригальное послание к Языкову; XXXII—XXXIII — полемика с программой Кюхельбекера, предла- гающего отказаться от элегии ради оды а не трагедии, на что намека- ет повествователь ; XXXIV — Ленский не пишет од, поскольку ориентируется на кон- кретную читательницу.

А как обстоят дела с другими элегиками? Ми- ниатюрная эпиграмматическая зарисовка слезный поэт, читающий стихи томной красавице, возможно, развлеченной совсем иным ; XXXIV — автобиографический фрагмент, колеблющийся между автоиронией и элегией: но у меня нет слушателей, кроме няни, неза- дачливого соседа или птиц.

Лишь после этого повествование возвра- щается к заглавному герою. В компактном, не предполагающем, в отличие от романа в стихах, развернутой «болтовни» автопародийном мире ГН два соседствую- щих сегмента противопоставлены гораздо резче: после кульминации низкого «жанра» следует кульминация высокого лиризма. Фикцио- нально-нарративное настоящее Натальи Павловны вытесняется ли- рическим настоящим временем монолога, уснащенного риториче- скими восклицаниями и повторами дейктических наречий «ближе, ближе», «мимо, мимо».

Отметим здесь также впервые появляющееся прямое обращение к читателям. Безобразовой в деревню» : Что делает в деревне дальной Совсем не сельская вдова? Какие головы кружит в глуши печальной, Хоть может быть и есть в селенье голова? Вернувшись к повествованию в презенсе, автор вновь замедляет его, нагнетая сюжетную неопределенность. В черновиках ПД1 знамена- тельны колебания между авторским повествованием и несобственно- прямой речью героини Пушкин колеблется между вариантами «к нам точно» и «к ним точно» , отражающие постепенное приближе- ние точки зрения текста к речевой перспективе Натальи Павловны.

Двухэтажный дом с колоннадой над крыльцом, балконом и двумя флигелями — самая типичная конструкция деревенского барского до- ма. Для того, чтобы успеть самой увидеть коляску гостя, ей надо перейти на противоположную сторону дома: читала она у окна, выходящего на зад- ний двор — в своей спальне или в будуаре, балкон же украшает фасад, выходящий на дорогу и реку» [Сретенский 76—77].

Скорее, речь идет о типовом пейзаже барской усадьбы не говоря о том, что ни балкона, ни вида на тракт в михайловской усадьбе не имелось. В беловике ПД2 л. Это решение, при котором граница между сегментами текста не совпадает со стиховым членением, повторено в [Пушкин —] и др. В комментируемом издании интерлиньяж несколько уменьшен, но графически разбивка на сег- менты сохранена.

Вонъ тамъ коляска Филька, Фомка, ну, ловчей! III, явл. Третье действие комедии Гри- боедова, с которой Пушкина познакомил И. Пущин, приехавший в Михайловское 11 января г.

О других параллелях ГН и «Горя от ума», чаше всего связанных с ори- ентацией обоих авторов на драматическую и сатирическую традиции, см.

Гораздо более убедительными представляются параллели с комедией Хмельницкого «Воздушные замки» , см. Построчный комментарий 95 своего дядюшки, извещающее о влюбленном в Аглаеву по портрету графе Лестове: «Вчера он за тайну открыл способ скорее тебя увидеть: дело в том, что граф под чужим именем завтра же приедет к тебе в де- ревню. Ты живешь на большой дороге, он поедет мимо тебя, у него, я думаю, сломается коляска, он будет просить позволения войти к хо- зяйке, познакомится с тобою, и если ты ему покажешься так же мила, как прекрасна, то он, конечно, будет искать руки твоей» [Хмельниц- кий 44].

Но колокольчика послышался мне звон Ах, Боже мой! Что, Саша? Саша смотря в окошко Точно так Аглаева Карета! Саша вскрикивая Ах! Аглаева также Ах! Саша Они кричат: стой! Сломалось колесо Аглаева подбежав к окошку Боже мой! Ах, граф! Куда мне деться? Саша Вот и другой! Опыт комментированного чтения Аглаева Скорей, скорей переодеться! Саша И гардероб растормошим мы весь.

Аглаева Нет, Саша, погоди, останься лучше здесь, Проси гостей Пикара см. Здесь поломка кареты также служит сюжетной завязкой. Большую часть из них поднимали вверх и укладывали под шляпку на про- гулке, в театре, отправляясь с визитом , под диадему или букет цветов на балу или просто закалывали при помощи большого количества шпи- лек дома. Локоны же должны были «выбиваться» из прически и спус- каться до шеи. Цвет сих последних белый или пестрый; но края всегда бывают превос- ходнейшей работы, цветов различных, и на краях тканый борт, который дает цену всей шали, смотря по изяществу работы.

Такая шаль видом 4 Дамский журнал. Построчный комментарий 97 походит на шелковую, но легче, и делается из драгоценной шерсти тибет- ских коз. Шелковые шахматные шали с разноцветными квадратами, как на шахматной доске в моде для утренних прогулок в экипажах. Прибавление 4. Под экипажем, таким образом, понима- ется дорогое и роскошное средство передвижения» [Сретенский 96]. С одной стороны, она ультраромантична и должна восприниматься на фоне известной черты внешности Байрона и всех «высоких» демонически-богобор- ческих проекций хромоты.

С другой — хромота как следствие коми- ческой неудачи в классической традиции, как и другие телесные недо- статки — «низкая» черта смешного героя. Опыт комментированного чтения Хотел исправить по заказу, Кричал: «кураж, Вулкан, кураж! Отметим в связи с этим подразумеваемую хромоту Гефеста, кото- рая у Пушкина отзывается в хромоте хозяина экипажа. Имя француз- ского писателя и комедиографа Пикара L. Второе риторическое обращение к читателю: теперь уже не внутри лирического отступления, а внутри нарратива.

Стратегия условного «драматического» вторжения времени рассказа в паузу, образован- ную малозначимыми действиями героев, отсылает к линии стихового сказа в басенном и сказочном роде.

Дмитриева в ст. Графъ Нулинъ, изъ чужихъ краёвъ… «Пушкинский герой наследует черты петиметра щеголя-вертопраха, копирующего французскую моду в одежде и поведении , типовой образ которого прочно вошел в сатирическую литературу XVIII в. Об этой традиции см.

Употребление литеры «ё» в рифме на «о» встречается в «Поэмах и повестях» последовательно там, где гласные буквы в рифмующихся словах различаются; ср. Разумеется, это не означает, что в рифмующихся словоформах, где эта буква не употребляется вроде «бьет — поет» , следует произносить «е». Роман А. Отметим, однако, что это не мешает герою нанять слугу-француза, то есть продолжать жить на широкую ногу.

Опыт комментированного чтения Себя казать, какъ чудный зверь… Д. Благой вспоминал в связи с этим сравнением известную заметку из «Трутня» о «молодом российском поросенке», которого же- лающие могут видеть на петербургских улицах [Благой ]. Сретенский привел в качестве другой параллели крыловскую басню о Слоне и Моське [Сретенский ].

Гаспаров нахо- дит в этом фрагменте наполеоновский подтекст и намек на «зверя Апокалипсиса» [Гаспаров ]. Можно предположить, что выражение «чудный зверь» было отсыл- кой к практике рекламных объявлений о демонстрации привезенных в Россию животных; ср. Зверинец братьев и сестер Деннебек посетил старую столицу после Петербурга: здесь аттракцион гастролировал весной г.

Я видел уж его: он страх похож на птицу. И может, говорят, — мы верить не могли — И плавать, и летать, и бегать по земли! Я тотчас опишу вам всю его фигуру [Комедия ]. Мы достоверно не знаем, отправил ли Лев Сер- геевич запрошенные книги в Михайловское; позднее, в январе г. Построчный комментарий Пушкина приобрел Плетнев см. Напомним, что гофмаршал фон Кальб, мешающий немецкий и французский языки эта речевая характеристика не была сохранена во французском переводе Баранта придворный надушенный ще- голь — мнимый возлюбленный Луизы и единственный комический персонаж мещанской трагедии Шиллера.

Если Пушкин действительно ознакомился с ее новым переводом незадолго до написания ГН, это чтение могло инициировать русскую адаптацию французского оборота. Здесь как и в других пушкинских текстах х гг.

Опыт комментированного чтения Описывать мое же дело: Но панталоны, фрак, жилет, Всех этих слов на русском нет [VI: 16]. Помимо общей отсылки к образу щеголя, здесь отчетлива аллюзия на упоминавшееся выше «Путешествие N. Дмит- риева; см. Какие фраки! Всему новейшие фасоны! Какой прекрасный выбор книг! И все Дидота, Баскервиля!

Европы целой собрал ум! Очевидно, общим является здесь комическое соединение галантерей- ной и интеллектуальной моды. Как представляется, пушкинская иро- ния усилена впечатлениями от чтения журнала Полевого и его мод- ного отдела из которого, по справедливому мнению комментаторов, Пушкин черпал сведения о современных модных аксессуарах.

Глассэ указывает на другой возможный жанровый образец этого асиндетона актуальный в связи с комедийным генезисом повести. Это — арии-буфф, оперные скороговорки, строящиеся как бессоюз- ное нагнетание однородных членов предложения. Построчный комментарий и, следовательно, в полном соответствии с его фамильным именем, ока- зывается пустым местом [Пеньковский — Прибавление [2].

Многие щеголи в коротком нижнем платье и парижских чулках, чрезвычайно редких, с прозрачными стрелками Об особом пристрастии к ажурным чулкам В. Пушкина одного из литературных предков героя поэмы см. Занятия Гизо-историка тесно смыкались с его политическими интересами, что находило отраже- ние в его преподавательской деятельности и научных трудах.

В том же г. Был ли Пушкин в Михайловском знаком с последней из упоминав- шихся работ, нам неизвестно. Скорее, речь идет о репутации Гизо- публициста рубежа х — х гг. Иллюстри- рованная история карикатуры с древнейших времен до наших дней. Политическая карикатура Фран- ции х годов XIX столетия. Впрочем, как и в случае с упоминанием Гизо, можно предполо- жить, что Пушкин проецирует на современность свидетельства более раннего времени о расцвете жанра карикатуры во Франции вплоть до убийства герцога Беррийского Построчный комментарий …Съ романомъ новымъ Вальтеръ-Скотта… «В первой половине ноября г.

Пушкину — XIII, , а 22 апреля г. Paris, — Ho Пушкин вряд ли имел намерение указать на какой-то конкретный роман» [Виролайнен —]. Упоминание модного автора «Уэверли» вскоре после «сентимен- тального» «старинного» романа призвано усилить контраст между мирами графа и Натальи Павловны: читающий современного британ- ского романиста граф в дальнейшем выступает, скорее, в духе героев Байрона; читающая нравоучительный эпистолярный роман прош- лого века героиня готова также предпочесть этому чтению бурную сцену поединка козла и дворовой собаки.

Виролайнен в издании г. Пользо- вался известностью в России х гг. Его переводили такие поэты, как В. Пушкин, П. Вяземский, А. Дельвиг, В. Тепляков, В. Ту- манский. Пушкин высказывался о Беранже весьма пренебрежительно со- хранившиеся отзывы относятся к м гг. В июле г. Опасаются шума! Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка.

В середине х гг. Эйхенбаум в неопубликованном комментарии к ГН указал на противоположность направлений двух композиторов, заключив, что соседство «классика» Паэра и Россини в багаже Нулина, как и весь «набор имен, идущий следом за перечислением предметов туалета, характеризует полную беспринципность Нулина — его следование моде» [Эйхенбаум — 21]. Et cetera et cetera. Отметим в зачине неожиданное продолжение рифменной цепочки предыдущего сегмента.

Видимо, побратимство представляется чем-то очень романтичным и соответствующим представлениям о древнерусском обществе, а подобные действия князя показывают его как успешного дипломата и даже миссионера православия. Обычные обывательские предрассудки относительно языка меня не слишком задевают — кажется, они были всегда и будут существовать еще очень долго, по крайней мере пока хотя бы азы теоретической лингвистики не начнут преподаваться более или менее широко например, в школе.

До тех пор люди будут считать, что язык непрерывно портится немного раньше он был немного лучше, очень давно — совсем хорош, ну а что сделала с языком современная молодежь и интернет — объяснять не надо , что заимствования — это безусловное зло, что ученые непременно должны объяснять, «как правильно говорить» потому что именно это они и изучают , и т.

Все эти клише скорее следствие невежества и как таковые могут показаться даже трогательными. Невежество вообще, как известно, не самая страшная вещь, особенно если это невежество тихое и скромное.

А вот что гораздо страшнее и опаснее и что лично мне гораздо труднее выносить, так это самоуверенное полу- и псевдознание, построенное на всякого рода «альтернативных» системах. Вся та несусветная чушь, которая не просто как пожар распространилась в последнее время, но и бесцеремонно претендует на то, чтобы занять место тех пусть не очень обширных знаний о языке, которые мировая наука худо-бедно добыла за два последних тысячелетия.

Этого особенно много в дилетантских рассуждениях о родстве языков и вообще об истории языка , в утверждениях о необычайной древности родного языка таких «теоретиков», почему-то сплошь восходящих к шумерскому и санскриту или к обоим сразу в этой роли, как известно, может оказаться любой язык, далеко не только русский.

Не сильно лучше и рассуждения также пытающиеся опираться на какое-то подобие научного дискурса не о древности, а об особом духовном богатстве родного языка автора, о его якобы особой сложности, гибкости и тонкости, о стоящей за ним особой «ментальности» и «концептосфере», нигде более не находимой.

Как правило, авторы таких рассуждений либо не знают других языков, кроме своего родного, либо знают их очень плохо. Но хуже всего, что под эти рассуждения наивному обывателю, может быть, и простительные подводится некая теоретическая база.

И тогда они превращаются в «альтернативную» науку — уродливую баррикаду на пути знания. Обывательские предрассудки, как правило, тихо пребывают в кругу обывателей — а вот про «концепты» и «ментальность» учат в иных университетах, про фантастическое прошлое русского и других языков не устают публиковать книгу за книгой разнообразные «Белые альвы», сбивая с толку доверчивых читателей.

Кажется, именно про таких людей было сказано, что они «взяли ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали» И наблюдать это безумие наших дней — постыдно и печально. К сожалению, тема Великой Отечественной войны — и, шире, Второй мировой — в настоящее время из объекта исторического познания все чаще становится темой для политических спекуляций.

Как и всякое масштабное историческое событие, Великая Отечественная война обросла мифами и легендами. Можно вспомнить, как долго советская историческая наука отрицала секретную часть Пакта о ненападении между СССР и Германией года, ставшую прологом ко Второй мировой войне.

Впрочем, и сегодня можно наблюдать, как многие государственные деятели, публицисты и различного рода чудаки, почему-то называющие себя историками, пытаются выдать собственные фантазии и представления за единственно «правильную» историю. Как правило, их доводы сводятся к простой манипуляции — замалчиванию, тем самым делается вид, что ничего не было, а отдельные факты и оценки событий тех лет сводятся к вечному аргументу — «не стоит ворошить прошлое». Многие, кому не повезло в школе с учителями истории, уверены, что такого не было и не могло быть.

При этом, как правило, в качестве аргументации используется авторитет школьного учителя, учебника, услышанных краем уха и увиденных краем глаза передач, телевизионных шоу, фильмов и др. Особенно остро этот вопрос встал в дни празднования летия Победы в войне. И это притом, что существуют не только воспоминания участников событий, собственно тех, кто и принимал парад — комбриг С. Гудериан со стороны вермахта, — но и многочисленные фото- и кинодокументы, которые свидетельствуют о том, что передача Брестской крепости и города Бреста СССР проходила в атмосфере товарищеского духа и взаимопонимания.

Юрий Березкин , антрополог, историк и фольклорист, лектор Arzamas :. История требует структурирования, иначе ее не осмыслить и не запомнить. Ни одна структура не в состоянии отразить материал во всей полноте и сложности.

Прогресс науки состоит в том, что пропасть между реальностью и нашим о ней представлением сужается. Эта пропасть не может закрыться, но степень искажения становится меньше. Картина прошлого у подавляющего большинства граждан России отражает состояние науки третьей четверти XIX века. Именно в это время библейская схема, которая в глазах образованных людей уже явно себя изжила, была заменена новой — эволюционистской, а точнее, стадиалистской.

Развитие человечества — это переход с одной ступени на другую. Сейчас от этих схем осталось только одно: общество усложняется. Это не значит, что в Риме не было латифундий, а бронзу не стали выплавлять позже, чем научились обжигать глиняные горшки. Но ни одно технологическое открытие и ни один общественный институт не стали универсальными и не определяют сами по себе особенностей культуры и социальной организации.

Индейцы Перу знали и гончарство, и бронзу, но у них не было ни неолита, ни бронзового века — эти понятия применимы только к Евразии. Но древние майя — это точно не неолит! И при всем отвращении к Сталину называть СССР рабовладельческой державой всерьез все же никто не станет. Рабов было много, но сходство с Римом крайне поверхностное. Общества, если они не обмениваются информацией регулярно, начинают расходиться, в результате чего возникает великое разнообразие форм.

Появление некоторых более, других менее вероятно, но по совокупности признаков не бывает одинаковых обществ. Так что ни одна схема развития даже в первом приближении не может соответствовать реальности в масштабах всего человечества. На развитие обществ влияет множество факторов — как сильных и постоянно действующих, так и слабых, непредсказуемых и случайных, которые — при стечении обстоятельств — могут, однако, повернуть развитие в другую сторону.

Поэтому не только историки и политики, но и сам Господь Бог не в силах предсказать, что будет завтра. Развитие — перманентный процесс. Общества не прыгают с одной ступеньки на другую, а если кто-то и прыгнул, то сосед в это время шел по другой лестнице, а еще один — споткнулся и упал вниз. Поэтому история не начинается в Египте или в Шумере. Она вообще нигде конкретно не начинается, поскольку сама грань между человеком и его предками неуловима и не может быть установлена с точностью до не то что тысячелетий, но и десятков тысячелетий.

История охватывает все общества. Наши учебники до сих пор евроцентричны. Да, две трети того, что произошло в мире между максимумом последнего оледенения условно 20 тысяч лет назад и сегодняшним днем, произошло на территории между Ираном и Великобританией.

Но оставшаяся треть — это тоже немало. Помимо стратегического, концептуального непонимания, что такое история, граждане России включая многих из тех, кто закончил университеты подчас верят в уже вовсе смешные вещи. Например, в то, что некогда правили женщины. Или что «первобытные люди» жили в пещерах. Матриархата не было и не могло быть просто в силу биологических различий между мужчинами и женщинами.

Пещеры встречаются слишком редко, чтобы в них могло разместиться человечество. К тому же советую побывать в какой-нибудь пещере — ну, хоть в Шульган-таш Каповой на Урале: вы смогли бы там жить? Некоторые до сих пор считают, что нашими предками были неандертальцы.

Я не берусь судить о других странах. Подозреваю, что в Индии или в Египте не лучше. Однако, в отличие от стран третьего мира, в России еще в XVIII веке возникла наука, и с тех пор традиция рационального мышления не прерывалась. Теперь мы движемся назад в Средневековье? Подвожу итог: картина прошлого в головах наших соотечественников реальности не соответствует.

С позднейшей историей ситуация не лучше, если не хуже. Я не знаком с людьми, пишущими учебники, — кто они, откуда берут свои сведения? Не надо думать, что власти предержащие знают больше и лучше, — с чего бы, они учились в тех же школах и читали те же книжки, что и все остальные. И если решения принимают люди, верящие в матриархат, это очень опасно. Савва Михеев, историк, автор Arzamas :. По-видимому, с тех пор автором «Повести временных лет» стали считать печерского монаха Нестора, который жил в начале XII века и написал два жития: Бориса и Глеба и Феодосия Печерского.

Сопоставление содержания и стилистики текста этих двух житий со стилем летописного текста показывает, что они не могли быть написаны одним человеком, поэтому если к созданию летописи и имел отношение какой-то Нестор, то это был не автор знаменитых житий. Более того, выяснилось, что летопись является своего рода слоеным пирогом, плодом деятельности нескольких разновременных редакторов.

История русского начального летописания подобна сборке матрешки: после каждой новой переработки текст летописи приобретал новое лицо, но и не терял скрытых под этим последним предыдущих лиц, которых было около шести.

О деятельности и личности первых летописцев ведутся горячие споры, но доподлинно известно, что один из редакторов работал в —е годы, другой с х до х годов, третий и четвертый — в е годы. Мы знаем, что одного из авторов летописи звали Василием, так как он называет ослепленного князя Василька Теребовльского своим тезкой. Так или иначе причастен к составлению «Повести временных лет» был игумен, а затем епископ Сильвестр, оставивший в одной из рукописей запись о том, что он «написал эти книги» в году.

Имена других редакторов история не сохранила. Отношение к тому, что принято называть фольклором или народными традициями, на протяжении той пары столетий, когда они вообще вызывали какой-либо интерес, в основном строилось как к загадочным образом преимущественно благодаря непросвещенности носителей дошедшим до современности «осколкам» древних мифов, верований. Романтические увлечения исследователей середины XIX века «народной мудростью» и «народным духом» многие такие сочинения переиздавались многократно и в ХХ веке: И.

Сахаров, А. Афанасьев, С. Максимов и др. Однако современный человек отказался от мудрости предков и возомнил себя всеведущим. Отсюда все его трудности. Нужно же вернуться к корням, тогда и жизнь наша станет гармоничной.

Правда, есть еще одна проблема: теперь многие приметы и обряды «не действуют», потому что изменилась сама природа. Отчасти поиски архаики в фольклоре имеют основания, однако следует помнить, что традиция — явление живое, то есть это не этакая семейная реликвия, которую и деть никуда нельзя, и использовать невозможно, а потому она передается от детей внукам, которые рады сбагрить ее своим детям. Напротив, она живет, занимает важное место в сознании каждого поколения, а следовательно, изменяется в ответ на изменения, происходящие в самой жизни.

Скажем, гадания с зеркалом, которое может показать суженого, появилось не ранее, чем зеркала стали обычным предметом крестьянского быта, то есть на рубеже XVIII и XIX веков, а обряды и приметы, регламентирующие выращивание огурцов, и того позже.

Да и сами эти обряды и приметы отнюдь не являются плодом наблюдений конкретных индивидов за природой, а могут базироваться на самых разных, иногда совершенно невероятных совпадениях не связанных между собой признаков.

Скажем, у белорусов приуроченность посадки огурцов к дню св. И никогда это не означало, что сажать огурцы важно именно в этот день — ни раньше, ни позже. Просто так проще запомнить и время — приблизительное — посадки вторая половина мая , и собственно праздник — когда его нужно отмечать. Теперь он не выпадает не потому, что «природа изменилась» и «экология не та», но потому, что и не должен он всегда обязательно выпадать в один и тот же день. А просто слышащееся в названии праздника покрывание «Батюшка Покров, покрой землю снежком, а мою избушку теплом» соотносится с осенним похолоданием и ожиданием снега.

Так и праздник легче в памяти держать, и время отсчитывать, и к началу зимы готовиться. И раньше снег выпадал когда захочет.

Это не беда, все равно примета правильная. Просто и в прежние времена считали, что «природа теперь нарушена». Ольга Тогоева , медиевист, лектор Arzamas :. Согласно канону, главная героиня любой волшебной сказки в конце повествования должна обрести личное счастье, поскольку волшебная сказка, как мы знаем из работ В.

Проппа, всегда заканчивается хорошо: Белоснежка и Мертвая царевна просыпаются, Красная Шапочка избегает зубов волка, Василиса Прекрасная достается отнюдь не Кощею Бессмертному, а Ивану-царевичу пусть он даже и дурак. Читайте статью Ольги Тогоевой про миф о спасении Жанны на сайте «Постнаука».

Лев Лурье , историк, лектор Arzamas :. Мне странен хрестоматийный набор русских побед. Например, Невская битва практически не зафиксирована никакими шведскими источниками — если бы это было такое важное поражение, шведы непременно бы о нем упоминали. Кроме того, ярл Биргер, который руководил шведскими войсками, в это время еще не был ярлом Швеции.

Или Куликовская битва, через два года после которой Тохтамыш сжигает Москву, так что никакой победы над татарами в ней нет. Видно, как от Краткой летописной повести к «Задонщине» и «Сказанию о Мамаевом побоище» нарастает количество деталей о Куликовской битве: чем позднее источник, тем их больше. Московские князья вели себя по отношению к татарам довольно трусливо, а героически себя вели, например, тверские и черниговские.

Чтобы утвердить значимость Александра Невского, который был просто татарским вассалом, надо было найти какую-то дату, вот ему и придумали победу над шведами и над немцами. Вполне возможно, что какие-то столкновения были, но они носили микроскопический характер, а существовали гораздо более важные победы новгородцев над шведами. Кроме того, Андрей Александрович, сын Александра Невского, уничтожил шведскую крепость Ландскрона — это действительно была довольно крупная победа.

Мне важно сказать, что мое заявление не носит антипатриотческого характера: у России было огромное количество побед — реальных. Но историография подчиняется пропаганде разного времени, и история древней России — это история, описанная в Никоновской летописи и Царственной книге Ивана Грозного.

Но она не была решающей битвой в том смысле, в каком решающей битвой была Сталинградская. Кроме того, очень сомнительная дата — это Бородино. Даже с точки зрения Ермолова: «французская армия разбилась об русскую» — разбилась-то она разбилась, но Москву взяли французы. Михаил Майзульс, историк, автор Arzamas :. Я хочу сказать не о конкретном историческом заблуждении, а об одной риторической конструкции, которую мы часто слышим по самым различным давним и современным, но почти всегда политически актуальным поводам: «Мы все равно никогда не узнаем, что…» Кажется, что тут такого?

В прошлом, действительно, есть огромное количество вещей, которых мы никогда не узнаем или не узнаем с определенностью, потому что источников речь, конечно, не только о текстах нет, а если есть, то они отрывочны, ненадежны или противоречивы. Скажем, на границе истории и легенды нам никогда не выяснить, действительно ли князь Олег умер от укуса змеи, вылезшей из черепа его коня. Вряд ли мы сможем точно узнать, какой именно смысл жители острова Пасхи вкладывали в огромные статуи, которые воздвигали.

И это касается не только далекой древности, но и времен не столь отдаленных. Однако фраза «Мы все равно никогда не узнаем, что…» часто звучит по совершенно другому поводу. Так говорят, когда источники явно есть, но недоступны и засекречены. Повторяя присказку, что «мы никогда…» это слово особо значимо , человек невольно расписывается в том, что секретность вечна, а сила тех, кто утаивает, непреодолима. В России — хотя, конечно, не только в ней — за этой формулировкой скрывается недоверие к государству: мол, если оно захочет спрятать концы, то не сыщешь.

Но порой к признанию неизбежности примешивается фетишизация государственного секрета если нам что-то не говорят, значит, знать это и не полагается , а то и подспудное удовлетворение: тайна манит, только пока остается тайной. Last but not least, формула «мы никогда…» часто служит последним рубежом риторической обороны, когда человек не хочет мириться с прошлым или настоящим, которые его не устраивают. Скажем, он отказывается признавать, что польских офицеров в Катыни расстреляло НКВД, а вовсе не гитлеровцы.

Его припирают к стенке документами, подписями. Мария Пироговская, антрополог, автор Arzamas :. В нашем обществе для объяснения сложных социальных вопросов очень часто прибегают к так называемой эссенциалистской аргументации. Поведенческие, психологические, эмоциональные и символические различия между мужчиной и женщиной, между ребенком и взрослым, между носителями различных видов сексуальности, между представителями различных культур объясняют влиянием природных факторов.

Подобная аргументация может основываться как на распространенных в данной культуре клише зачастую ксенофобских и сексистских, но не только , так и на вполне научных исследованиях, в первую очередь этологических и нейробиологических, вырванных из контекста и прочитанных дилетантами. В социальных науках объяснения гендерной, этнической и прочей специфики как объективной данности, заложенной в человеке от природы, носят названия «эссенциализм», или «примордиализм», или «нативизм».

Этот подход был унаследован из эволюционной биологии: в самом радикальном варианте человеческое поведение сводится к его биологической составляющей, к развертыванию и функционированию генетической программы.

Однако социобиология не в состоянии ответить на вопрос: если природа в человеке так сильна, почему известные нам человеческие общества такие разные?

Если мужественность и женственность предписаны биологическим полом представляющим собой многоуровневую систему, элементы которой формируются на разных стадиях онтогенеза , почему в разных обществах и в разные исторические периоды стереотипы мужского и женского поведения столь разнообразны? Почему в разных культурах так по-разному выглядит детство? Само многообразие обществ должно подвести нас к мысли, что человек представляет собой поле битвы, на котором социум оказывается не менее — если не более — сильным игроком.

Это не значит, что природные факторы не важны; но следует помнить, что под влиянием социальных конвенций они могут меняться до неузнаваемости и символизироваться в противоположных терминах. Списывать же все на природу — существенное упрощение предмета исследования. У вас отключено выполнение сценариев Javascript. Измените, пожалуйста, настройки браузера. Переводчик о поэзии трехстиший, ее истории, переводах и о том, почему это красиво. Вы можете собрать гусара, гренадера или мушкетера, а можете сделать химеру на свой вкус.

Почему интимный дневник императрицы Елизаветы Алексеевны можно читать как высокую прозу. Игорь Данилевский: «Там, где мы ожидаем увидеть одно, люди прошлого видят другое». Медиевист Олег Воскобойников о том, чем человек в Средние века отличался от современного. Кто знал колесо, кто жевал коку, кто построил Мачу-Пикчу и чей вождь — Монтесума. Художник Гутов рассказывает о философе Лифшице — одном из тех, кто понял Маркса правильно.

Распространение вилок и другие события, повлиявшие на развитие английского театра. Почему у идеи о том, что в прошлом женщины были важнее мужчин, нет никаких научных оснований.

Друг Ленина, жертва Сталина, защитник крестьян, отец соцреализма и другая неправда. Анна Шмаина-Великанова — о последнем Суде в библейских и апокрифических описаниях.

При каких заболеваниях возникает бред ущерба и как понять, бредит ли ваш сосед. Как растут, набирают силу, собирают войско, женятся, сражаются и умирают герои былин.

Историк Ольга Тогоева — о мерах предосторожности, опробованных европейцами в Средние века. Миф о языковой норме Дмитрий Сичинава, лингвист, автор Arzamas : Популярных заблуждений о языке довольно много. Миф о бронежилете Дантеса Олег Лекманов , литературовед, лектор Arzamas: Версию про то, что во время дуэли с Пушкиным на Дантесе был «панцирь», как известно, первым или одним из первых запустил пушкинист Арнольд Гессен.

Нашествие половцев на русскую землю. Миф о понятности Пушкина Алина Бодрова , филолог, лектор Arzamas : Чем известнее и хрестоматийнее автор, тем больше вокруг него накапливается культурных мифов или даже культурных заблуждений, которые — за счет широкого распространения — оказываются очень живучими.

Памятник Пушкину-лицеисту. Фотография Всеволода Тарасевича. Миф о Булгакове-морфинисте Мария Котова, научный сотрудник Музея Булгакова, автор Arzamas : Жизнь Михаила Булгакова за годы посмертной славы обросла невероятным количеством слухов и мифов.

Рассуждения читателей обычно делятся на три типа: а писатель был наркоманом, поэтому он так хорошо сочинял; б писатель был наркоманом, поэтому ни за что не нужно его читать; в писатель был наркоманом, поэтому к его описаниям надо относиться с осторожностью, хотя он и прекрасный писатель.

Михаил Булгаков. Миф о гибели Римской империи Олег Ауров, историк: Пожалуй, наиболее распространенным мифом является представление о неотвратимости гибели Римской империи, а также все, что касается знаменитой концепции ее «упадка». Римляне времен упадка. Картина Тома Кутюра. Миф о тлетворном и вожделенном Западе Михаил Кром , историк, лектор Arzamas : Миф-заблуждение, который меня раздражает и встречается на каждом шагу, и при этом относится не только к моей области знаний истории , но шире — к социальным и гуманитарным наукам и еще шире — к мировоззрению наших с вами соотечественников.

Миф о том, что Французская революция — буржуазная Дмитрий Бовыкин, историк: Едва ли не с конца XVIII века идет представление о том, что буржуазия предприниматели, торгово-промышленные круги сыграли важнейшую роль во Французской революции.

Миф о фольклористе-Шурике Никита Петров , фольклорист, лектор Arzamas : «А, вы приехали фольклор собирать! Ну мы сейчас вам спляшем! Краснокожие и фонограф. Обложка иллюстрированного приложения к Le Petit Journal. Миф об авторе «Луки Мудищева» Игорь Пильщиков, лектор Arzamas: «Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под именем Баркова», — писал Пушкин Вяземскому.

Мифы о японском искусстве Анна Егорова, искусствовед, автор Arzamas : Одним из самых устойчивых заблуждений о японском искусстве является миф о непрерывной и строгой преемственности традиции на протяжении многих веков. Миф о масонском и других заговорах Сергей Иванов , византинист, лектор Arzamas : Это миф о том, что мир управляется при помощи обманов и заговоров.

Прием нового члена масонской организации. Миф об усыновлении Александра Невского ханом Батыем Мария Лавренченко, историк, автор Arzamas : Александр Ярославич Невский — самый известный древнерусский князь, его образ более других раскрашен всевозможными легендами и крайними оценочными суждениями. Где и когда появился этот исторический миф — точно неизвестно, но понятно, что широкое распространение он получил благодаря Льву Гумилеву, который пишет об этом сразу в нескольких свои трудах, например в книге «От Руси к России»: «В году Александр приехал в Орду Батыя, подружился, а потом побратался с его сыном Сартаком, вследствие чего стал приемным сыном хана.

Миф о превосходстве одного языка над остальными Владимир Плунгян, лингвист: Обычные обывательские предрассудки относительно языка меня не слишком задевают — кажется, они были всегда и будут существовать еще очень долго, по крайней мере пока хотя бы азы теоретической лингвистики не начнут преподаваться более или менее широко например, в школе.

Миф о Брестской крепости Илья Женин, историк: К сожалению, тема Великой Отечественной войны — и, шире, Второй мировой — в настоящее время из объекта исторического познания все чаще становится темой для политических спекуляций. Совместный парад советских и немецких войск. Миф о стадиальности истории Юрий Березкин , антрополог, историк и фольклорист, лектор Arzamas : История требует структурирования, иначе ее не осмыслить и не запомнить.

Миф о народной традиции Андрей Мороз, фольклорист, лектор Arzamas: Отношение к тому, что принято называть фольклором или народными традициями, на протяжении той пары столетий, когда они вообще вызывали какой-либо интерес, в основном строилось как к загадочным образом преимущественно благодаря непросвещенности носителей дошедшим до современности «осколкам» древних мифов, верований. Мифы о главных русских победах Лев Лурье , историк, лектор Arzamas : Мне странен хрестоматийный набор русских побед.

Московские конники. Гравюра Сигизмунда Герберштейна. Миф о непознаваемости истории Михаил Майзульс, историк, автор Arzamas : Я хочу сказать не о конкретном историческом заблуждении, а об одной риторической конструкции, которую мы часто слышим по самым различным давним и современным, но почти всегда политически актуальным поводам: «Мы все равно никогда не узнаем, что…» Кажется, что тут такого? Миф о биологической природе человека Мария Пироговская, антрополог, автор Arzamas : В нашем обществе для объяснения сложных социальных вопросов очень часто прибегают к так называемой эссенциалистской аргументации.

Предыдущий материал. Радио Arzamas Шерлок Холмс: человек, который никогда не жил и никогда не умрет. Новый курс! Историк литературы Мария Кривошеина рассказывает, кто был прототипом легендарного сыщика, почему многие считали его живым человеком и как он еще при жизни Конан Дойла стал популярнее своего создателя. Подпишитесь на нашу рассылку, вам понравится. Мы обещаем писать редко и по делу.

Введите правильный e-mail. Шерлок Холмс: человек, который никогда не жил и никогда не умрет. Мопса, попинька и другие звери. От нуля до интернета. Неловкая пауза. Как появляется и куда уходит мода. Рождественские рецепты. Жизнь и смерть древней империи. Бандитский Петербург Серебряного века. Кино на выходные. Мир древнего египтянина. Личный XX век. Эвелина Мерова. Париж эпохи мушкетеров. Омнибус и танкобон.

Правила Пушкина. Африканская магия для начинающих. Проверка связей. История Англии: Война Алой и Белой розы. Ирина Врубель-Голубкина. Рагнарёк, зомби, магия: во что верили древние скандинавы. Краткая история вещей. Исламская революция в Иране: как она изменила всё.

Средневековый Китай и его жители. Николай Эстис. Архитектура и травма. Радио «Сарафан». Загадки «Повести временных лет». Джаз в СССР. Поэзия всякого народа, в начале своем, бывает согласна с жизнию, но в раздоре с действительностию, ибо у всякого младенчествующего народа, как и у младенчествующего человека, жизнь всегда враждует с действительностию. Истина жизни недоступна ни для того, ни для другого; ее высокая простота и естественность непонятна для его ума, неудовлетворительна для его чувства.

То, что для народа возмужалого, как и для человека возмужалого, кажется торжеством бытия и высочайшею поэзиею, для него было бы горьким, безотрадным разочарованием, после которого уже незачем и не для чего жить.

Разоблаченная и обнаженная от своих ложных красок, жизнь представилась бы ему сухою, скучною, вялою и бедною прозою, как будто бы истина и действительность не совместны с поэзиею; как будто бы солнце менее великолепно и лучезарно, когда оно только простой и темный шар, а не торжественная колесница Феба; как будто бы лазурный купол неба менее прекрасен, когда он уже не звездный Олимп, жилище богов бессмертных, а ограниченное нашим зрением беспредельное пространство, вмещающее в себе мириады миров; как будто бы, наконец, земля, жилище человека, менее дивна, когда она лежит не на раменах Атланта, а держится и движется в.

Таким-то образом первобытное человечество, в лице грека, во всей полноте кипящих сил, во всем разгаре свежего, живого чувства и юного, цветущего воображения, объясняло явления физического мира влиянием высших, таинственных сил. Таким же образом объясняло оно и явления нравственного мира, подчинив их влиянию какой-то грозной и неотразимой силы, которую оно называло судьбою.

Для грека не было законов природы, не было свободной воли человеческой. И вот почему всё, входящее в круг обыкновенной жизни, всё, объясняющееся простою причиною, почитал он недостойным поэзии, унижением искусства, словом, низкою природою — выражение так глупо понятое, так нелепо принятое французами XVIII столетия.

Для него не существовало человека с его свободною волею, его страстями, чувствами и мыслями, страданиями и радостями, желаниями и лишениями, ибо он еще не сознал своей индивидуальности, ибо его я исчезало в я его народа, идея которого трепещет и дышит в его поэтических созданиях.

Его лирические песни не носят на себе отпечатка воззрения на мир, следов стремления допытаться его тайн, в них нет унылой думы, грустной мечтательности: это просто или торжественный гимн благодарности, или пламенный дифирамб радости, выражение бессознательной хары , 1 ибо он смотрел на природу взором любовника, а не мыслителя, любил ее, а не исследовал, и вполне был доволен и очарован ею.

При взгляде на нее не вопросы, а восторг теснился в его душу, и он изливал этот восторг или в благодарственном гимне, или бешеном дифирамбе, или торжественной оде. Это его лиризм; теперь посмотрим на его эпопею и драму. Что ему жизнь и судьба какого-нибудь частного человека — этот роман, так простой и так обыкновенный?

Давайте ему царя, полубога, героя! Что ему картина частной жизни, с ее заботами и хлопотами, с ее высоким и смешным, с ее горем и радостью, любовью и ненавистию — эта повесть, так мелочно подробная, так суетно ничтожная? Разверните перед ним картину борьбы народа с народом, представьте ему зрелище боев и кровопролитий, в которых принимают участие сами небожители и которые оканчиваются по изволу и замыслу судьбы самовластной!

Роман и повесть для него пошлы — дайте ему поэму, поэму огромную, величественную, полную чудес, поэму, в которой бы отражалась и виднелась вся жизнь его, со всеми оттенками, как отражается и виднеется в чистом, спокойном зеркале безбрежного океана лазоревое небо с своими облаками,— Дайте ему «Илиаду»!.. Но проходит век чудес, волею и неволею, народ сближается с действительною жизнию и, вместо поэмы, требует драмы.

Но он и тут не изменяет себе: он только отда-. Он уже начинает приглядываться к жизни, но, недовольный ею, не ее хочет перенести в поэзию, но поэзию хочет перенести в нее.

Оставляя настоящее, он в прошедшем ищет элементов для своей драмы; и потому его драма не наша, не шекспировская драма, представительница жизни действительной, борьбы страстей с волею человека,— нет: это род таинственного, религиозного обряда, мрачная мистерия, жрица и пророчица судьбы, словом, это трагедия, трагедия высокая и благородная, в царственном, героическом величии, трагедия под маскою и на котурне. Ее героем должен быть царь, полубог герой, с венцом, венком или шлемом на голове, с скипетром мечом или щитом в руке, в длинной, волнующейся мантии; ее содержанием должен быть жребий целого поколения царей, полубогов или героев, тесно связанный с судьбой какого-нибудь народа или какого-нибудь великого события, ибо участь простолюдина и подробности частной жизни оскорбили бы ее царственное величие, исказили бы ее религиозный характер, ибо народ хотел видеть на сцене себя, свою жизнь, а не человека, не его жизнь.

Для своей драмы, точно так же как и для своей поэмы, выбирает он из жизни одно высокое, благородное и выбрасывает всё обыкновенное, повседневное, домашнее, ибо его жизнь на площади, на ноле брани, во храме, в судилище, и там его поэзия, а не в домашнем кругу; персонажи его трагедии должны говорить языком высоким, облагороженным, поэтическим, ибо они цари, полубоги, герои; его хор должен выражаться языком таинственным, мрачным и вместе торжественным, ибо он есть орган, истолкователь воли ужасного рока.

Но младенчество не вечно для человека, не вечно для народа, не вечно для человечества; за ним следует юность, потом возмужалость, а там и старость. Поэзия также имеет свои возрасты, которые всегда параллельны возрастам народа.

Век поэзии идеальной оканчивается младенческим и юношеским возрастом народа, и тогда искусство должно или переменить свой характер, или умереть.

С искусством человечества нашего, новейшего, случилось, как увидим ниже, первое; с искусством человечества древнего случилось последнее, ибо народу, которого поэзия, вначале, была идеальная, вследствие его идеальной жизни, невозможно перейти к поэзии реальной. Упрямо, на зло природе, держится он прошедшего и в духе и в формах и, опытный муж, невозвратно утративший веру в чудесное, освоившийся с опытом жизни, силится придать своим поэтическим созданиям колорит идеальный. Но так как у него поэ-.

Такова была поэзия греческая, когда, кончив свой круг, бледною тенью промелькнула в Александрии. Но чаще всего это случается с народами, у которых поэзия развилась не из жизни, а явилась вследствие подражательности: она всегда бывает пародиею на свой образец; ее величие, благородство и идеальность похожи на паяца в мишурной порфире и бумажной короне, важно расхаживающего над входом в балаган.

Такова была литература латинская и французская классическая преимущественно драматическая. Мнимое благородство и возвышенность французской классической трагедии было не что иное, как мещанство во дворянстве, лакей во фраке барина, ворона в павлиных перьях, обезьянское передражниванье греков, ибо оно не согласовалось с жизнию. Но всего разительнее видно это в поэмах. Но скажите, бога ради, что такое эти «Энеиды», [2] эти «Освобожденные Иерусалимы», «Потерянные раи», «Мессиады»?

Не суть ли это заблуждения талантов, более или менее могущественных, попытки ума, более или менее успевшие привести в заблуждение своих почитателей? Кто их читает, кто ими восхищается теперь? Не похожи ли они на старых служивых, которым отдают почтение не за заслуги, не за подвиги, а за старость лет?

Не принадлежат ли они к числу тех предрассудков, созданных воображением, которые народ уважает, когда им верит, и которые он щадит, когда уже им не верит, щадит или за их древность, или по привычке, или по лености и неимению свободного времени, чтобы разом рассмотреть их окончательно и расшибить в прах?..

Но этот вопрос посторонний: обращаюсь к делу. Младенчество древнего мира кончилось; вера в богов и чудесное умерла; дух героизма исчез; настал век жизни действительной, и тщетно поэзия становилась на подмостки: в ней уже не было этого высокого простодушия, этого простого, благородного, спокойного и гигантского величия, причина которых заключалась прежде в гармонии искусства с жизнию, в поэтической истине.

Мир преобразился крестом, и обновленное и одухотворенное человечество пошло другою дорогою. Родилась идея человека, существа индивидуального, отдельного от народа, любопытного без отношений, в самом себе Унылая песнь трубадура, в которой изливалось горе любви, жалоба.

Поэма превратилась в роман. Правда, этот роман был рыцарский, мечтательный, смесь бывалого с небывалым, возможного с невозможным, но уже и не поэма, и в нем зрели семена настоящего романа. Наконец, в XVI веке совершилась окончательная реформа в искусстве: Сервантес убил своим несравненным «Дон Кихотом» ложно-идеальное направление поэзии, а Шекспир навсегда помирил и сочетал ее с действительною жизнию. Своим безграничным и мирообъемлющим взором проник он в недоступное святилище природы человеческой и истины жизни, подсмотрел и уловил таинственные биения их сокровенного пульса.

Бессознательный поэт-мыслитель, он воспроизводил в своих гигантских созданиях нравственную природу, сообразно с ее вечными, незыблемыми законами, сообразно с ее первоначальным планом, как будто бы он сам участвовал в составлении этих законов, в начертании этого плана. Новый Протей, он умел вдыхать душу живу в мертвую действительность; глубокий аналист, он умел в самых, повидимому, ничтожных обстоятельствах жизни и действиях воли человека находить ключ к разрешению высочайших психологических явлений его нравственной природы.

Он никогда не прибегает ни к каким пружинам или подставкам в ходе своих драм; их содержание развивается у него свободно, естественно, из самой своей сущности, по непреложным законам необходимости.

Истина, высочайшая истина — вот отличительный характер его созданий. У него нет идеалов в общепринятом смысле этого слова: его люди — настоящие люди, как они есть, как должны быть. Каждая его драма есть символ, отдельная часть мира, сосредоточенная фокусом фантазии в тесных рамах художественного произведения и представленная как бы в миниатюре.

У него нет симпатий, нет привычек, склонностей, нет любимых мыслей, любимых типов: он бесстрастен, как. Он был яркою зарею и торжественным рассветом эры нового, истинного искусства, и он нашел себе отзыв в поэтах новейшего времени, которые возвратили искусству его достоинство, униженное, поруганное французскими классиками.

В начале XIX века явился новый великий гений, проникнутый его духом, который докончил соединение искусства с жизнию, взяв в посредники историю. Вальтер Скотт в этом отношении был вторым Шекспиром, был главою великой школы, которая теперь становится всеобщею и всемирною.

И кто знает? Разве уже и теперь не все убеждены, что божие творение выше всякого человеческого, что оно есть самая дивная поэма, какую только можно вообразить, и что высочайшая поэзия состоит не в том, чтобы украшать его, но в том, чтобы воспроизводить его в совершенной истине и верности?.. Итак, вот другая сторона поэзии, вот поэзия реальная, поэзия жизни, поэзия действительности, наконец, истинная и настоящая поэзия нашего времени.

Ее отличительный характер состоит в верности действительности; она не пересоздает жизнь, но воспроизводит, воссоздает ее и, как выпуклое стекло, отражает в себе, под одною точкою зрения, разнообразные ее явления, выбирая из них те, которые нужны для составления полной, оживленной и единой картины.

Объемом и границами содержимого этой картины должны определяться великость и гениальность поэтического создания. Чтобы докончить характеристику того, что я называю реальною поэзиею, прибавлю, что вечный герой, неизменный предмет ее вдохновений, есть человек, существо самостоятельное, свободно действующее, индивидуальное, символ мира, конечное его проявление, любопытная загадка для самого себя, окончательный вопрос собственного ума, последняя загадка своего любознательного стремления Разгадкою этой загадки, ответом на этот вопрос, решением этой задачи—должно быть полное сознание, которое есть тайна, цель и причина его бытия!..

Удивительно ли после этого, что в наше время преимущественно развилось это реальное направление поэзии, это тесное сочетание искусства с жизнию? Удивительно ли, что отличительный характер новейших произведений вообще состоит в беспощадной откровенности, что в них жизнь является как бы на позор, во всей наготе, во всем ее ужасающем безобразии и во всей ее торжественной красоте, что в них как будто вскрывают ее анатомическим ножом?

Мы требуем не идеала жизни, но самой жизни, как она есть.

ПУШКИН: ВЫ БУДЕТЕ В УЖАСЕ ОТ ФАКТОВ которые не принято афишировать

Дурна ли, хороша ли, но мы не хотим ее украшать, ибо думаем, что в поэтическом представлении она равно прекрасна в том и другом случае, и потому именно, что истинна, и что где истина, там и поэзия. Итак, в наше время невозможна идеальная поэзия? Нет, именно в наше-то время и возможна она, и нашему времени представлено развить ее, только не в том смысле, как у древних.

У них поэзия была идеальною вследствие их идеальной жизни; у нас она существует вследствие духа нашего времени. Говоря о поэзии реальной, я упоминал только об эпопее и драмеи ничего не сказал о лиризме. Чем отличается лиризм нашего времени от лиризма древних? У них, как я уже сказал, это было безотчетное излияние восторга, происходившего от полноты и избытка внутренней жизни, пробуждавшегося при сознании своего бытия и воззрении на внешний мир и выражавшегося в молитве и песне.

Для нас внешняя природа, без отношений к идее всеобщей жизни, не имеет никакого смысла никакого значения, мы не столько наслаждаемся ею, сколько стремимся постигнуть ее; для нас наша жизнь, сознание нашего бытия есть более задача, которую мы ищем решить, нежели дар, которым бы мы спешили пользоваться. Мы пригляделись к ней, мы свыклись с ним; для нас жизнь уже не веселое пиршество, не празднественное ликование, но поприще труда, борьбы, лишений и страданий.

Отсюда проистекает эта тоска, эта грусть, эта задумчивость и, вместе с ними, эта мыслительность, которыми проникнут наш лиризм.

Лирический поэт нашего времени более грустит и жалуется, нежели восхищается и радуется, более спрашивает и исследует, нежели безотчетно восклицает. Его песнь — жалоба, его ода — вопрос. Если его песнь обращена на внешнюю природу, он не удивляется ей, не хвалит ее, а ищет в ней допытаться тайны своего бытия, своего назначения, своих страданий. Для всего этого ему кажутся тесны рамы древней оды, и он переносит свой лиризм, в эпопею и в драму.

В таком случае у него естественность, гармония с законами действительности — дело постороннее; в таком случае он как бы заранее условливается, договаривается с читателем, чтобы тот верил ему на слово и искал в его создании ни жизни, а мысли. Мысль — вот предмет его вдохновения. Как в опере для музыки пишутся слова и придумывается сюжет, так он создает, по воле своей фантазии, форму для своей мысли.

В этом случае его поприще безгранично; ему открыт весь действительный и воображаемый мир, всё роскошное царство вымысла, и прошедшее, и настоящее, и история, и басня, и предание, и народное суеверие и верование, земля и небо и ад! Без всякого сомнения, и тут есть своя логика, своя поэтическая истина, свои законы возможности и необходимости, которым он остается верен, но только дело в том, что он же сам и творит себе эти условия.

Эта новейшая идеальная поэзия ведет свое начало от древней, ибо у нее заняла она благородство, величие и поэтичный, возвышенный язык, столь противоположный обыкновенному, разговорному, и уклончивость от всего мелочного и житейского. Чтобы не говорить много, скажу, что к созданиям такого рода принадлежат, например: «Фауст». Теперь думаю, что я довольно удовлетворительно объяснил различие между тем, что я называю идеальною и реальною поэзиею.

Впрочем, есть точки соприкосновения, в которых сходятся и сливаются эти два элемента поэзии. Сюда должно отнести, во-первых, поэмы Байрона, Пушкина, Мицкевича, эти поэмы, в которых жизнь человеческая представляется, сколько возможно, в истине, но только в самые торжественнейшие свои проявления, в самые лирические свои минуты; потом все эти юные, незрелые, но кипящие избытком силы произведения, которых предмет есть жизнь действительная, но в которых эта жизнь как бы пересоздается и преображается или вследствие какой-нибудь любимой, задушевной мысли, или одностороннего, хотя и могучего, таланта, или, наконец, от избытка пылкости, не дающей автору глубже и основательнее вникнуть в жизнь и постичь ее так, как она есть, во всей ее истине.

Таковы «Разбойники» Шиллера — этот пламенный, дикий дифирамб, подобно лаве исторгнувшийся из глубины юной, энергической души — где событие, характеры и положения как будто придуманы для выражения идей и чувств, так сильно волновавших автора, что для них были бы слишком тесны формы лиризма. По-моему, так он не сказал бы ни слова, а разве только показал бы безмолвно рукою на своего отца, и однако ж, у Шиллера Моор говорит много, и однако ж, в его словах нет и тени фразеологии. Неужели слова этого старца не могли пробудить вас!

И вечный сон нарушился бы от них! О, посмотрите, посмотрите! Законы природы сделались игрушкою злодея, узы природы разрушились! Сын убил отца своего! Что говорит атаман? Карл Моор. Кетчера, стр. На монолог Карла Моора должно смотреть не как на естественное, обыкновенное выражение чувств персонажа находящегося в известном положении, но как на оду, которой смысл или предмет есть выражение негодования против извергов-детей, попирающих святостию сыновнего долга. Вследствие такого взгляда, мне кажется, должны исчезнуть все фразы в этом произведении Шиллера и уступить место истинной поэзии.

Краткая биография Пушкина: самое главное

Вообще можно сказать, что почти все драмы Шиллера, больше или меньше, таковы исключая «Марии Стюарт» и «Вильгельма Теля» , ибо Шиллер был не столько великий драматург в частности, сколько великий поэт вообще. Драма должна быть в высочайшей степени спокойным и беспристрастным зеркалом действительности, и личность автора должна исчезать в ней, ибо она есть по преимуществу поэзия реальная. Но Шиллер даже в своем «Валленштейне» выказывается и только в «Вильгельме Теле» является истинным драматиком.

Но не обвиняйте его в недостатке гения или в односторонности: есть умы, есть характеры, столь оригинальные и чудные, столь не похожие на остальную часть людей, что кажутся чуждыми этому миру, и за то мир кажется им чужд, и, недовольные им, они творят себе свой собственный мир и живут только в нем: Шиллер был из числа таких людей.

Покоряясь духу времени, он хотел быть реальным в своих созданиях, но идеальность оставалась преобладающим характером его поэзии, вследствие влечения его гения. Итак, поэзию можно разделить на идеальную и реальную. Трудно было бы решить, которой из них должно отдать преимущество. Может быть, каждая из них равна другой, когда удовлетворяет условиям творчества, т.

Но кажется, что последняя, родившаяся вследствие духа нашего положительного времени, более удовлетворяет его господствующей потребности. Впрочем, здесь много значит и индивидуальность вкуса. Но, как бы то ни было, в наше время та и другая равно возможны, равно доступны и понятны всем; но, со всем этим, последняя есть по преимуществу поэзия нашего времени, более понятная и доступная для всех и каждого, более согласная с духом и потребностию нашего времени.

Не знаю, почему, в наше время, драма не оказывает таких больших успехов, как роман и повесть? Уж не потому ли, что она непременно требует Гёте, Шиллеров, если не Шекспиров, на произведения которых природа особенно скупа, или потому, что драматические таланты вообще особенно редки? Не умею решить этого вопроса. Может быть, роман удобнее для поэтического представления жизни.

И в самом деле, его объем, его рамы до бесконечности неопределенны; он менее горд, менее прихотлив, нежели драма, ибо, пленяя не столько частями и отрывками, сколько целым, допускает в себя и такие подробности, такие мелочи, которые при всей своей кажущейся ничтожности, если на них смотреть отдельно, имеют глубокий смысл и бездну поэзии в связи с целым, в общности сочинения; тогда как тесные рамки драмы, прямо или косвенно, больше или меньше, но всегда покоряющейся сценическим условиям, требуют особенной быстроты и живости в ходе действия и не могут допускать в себя больших подробностей, ибо драма, преимущественно перед всеми родами поэзии, представляет жизнь человеческую в ее высшем и торжественнейшем проявлении.

Итак, форма и условия романа удобнее для поэтического представления человека, рассматриваемого в отношении к общественной жизни, и вот, мне кажется, тайна его необыкновенного успеха, его безусловного владычества. Но повесть? Ее значение, тайна ее владычества, теперь деспотического, своенравного, не терпящего соперничества? Когда-то и где-то было прекрасно сказано, что «повесть есть эпизод из беспредельной поэмы судеб человеческих».

Это очень верно; да, повесть — распавшийся на части, на тысячи частей, роман; глава, вырванная из романа. Мы люди деловые, мы беспрестанно суетимся, хлопочем, мы дорожим временем, нам некогда читать больших и длинных книг — словом, нам нужна повесть. Жизнь наша, современная, слишком разнообразна, многосложна, дробна: мы хотим, чтобы она отражалась в поэзии, как в граненом, угловатом хрустале, миллионы раз повторенная во всех возможных образах, и требуем повести. Есть события, есть случаи, которых, так сказать, не хватило [3] бы на драму, не стало бы на роман, но которые глубоки, которые в одном мгновении сосредоточивают столько жизни, сколько не изжить ее и в века: повесть ловит их и заключает в свои тесные рамки.

Ее форма может вместить в себе все, что хотите — и легкий очерк нравов, и колкую саркасти-. Краткая и быстрая, легкая и глубокая вместе, она перелетает с предмета на предмет, дробит жизнь по мелочи и вырывает листки из великой книги этой жизни.

Соедините эти листки под один переплет, и какая обширная книга, какой огромный роман, какая многосложная поэма составилась бы из них! Что в сравнении с нею ваша бесконечная «Тысяча и одна ночь» или обильная эпизодами «Магабъарата» и «Рамайяна»! Как бы хорошо шло к этой книге заглавие: «Человек и жизнь»!.. В русской литературе повесть еще гостья, но гостья, которая, подобно ежу, вытесняет давнишних и настоящих хозяев из их законного жилища.

Я уже говорил, в начале моей статьи, и теперь повторяю, что роман и повесть суть единственные роды, которые появились в нашей литературе не столько по духу подражательности, сколько вследствие потребности.

Думаю, что предыдущее рассуждение содержит в себе довольно удовлетворительное объяснение причины ее появления и успехов. Теперь бросим взгляд на ее ход в нашей литературе. Повесть наша началась недавно, очень недавно, а именно — с двадцатых годов текущего столетия. До того же времени она была чужеземным растением, перевезенным из-за моря по прихоти и моде и насильственно пересаженным на родную почву. Может быть, поэтому она и не принялась. Карамзин первый, впрочем с помощию Макарова, 1 призвал эту гостью, набеленную и нарумяненную, как русская купчиха, плаксивую и слезливую, как избалованное дитя-недотрога, высокопарную и надутую, как классическая трагедия, скучно поучительную и приторно-нравственную, как лицемерная богомолка, воспитанницу мадам Жанлис, крестницу добренького Флориана.

К такому роду повестей принадлежат все повести, писавшиеся до двадцатых годов, да их, к счастию, и не много было написано: «Марьина роща» Жуковского, несколько повестей покойного В. Измайлова и В двадцатых годах обнаружились первые попытки создать истинную повесть.

Это было время всеобщей литературной реформы, явившейся вследствие начинавшегося знакомства с немецкою, английскою и новою французскою литературами и с здравыми понятиями о законах творчества.

Если повесть не оказала тогда настоящих успехов, по крайней мере, обратила на себя всеобщее внимание по своей новости и небывалости. Чтобы не говорить много, скажу, что г. Марлинский был первым нашим повествователем, был творцом или, лучите сказать, зачинщиком русской повести.

Я уже имел случай высказать мое мнение об этом писателе, и так как потом, по собственном размышлении и по соображе-. В художественной деятельности есть своя добросовестность, и многие авторы пришли бы в большое замешательство, если бы попросили их рассказать историю своих сочинений, то есть: побуждения, вследствие которых они написаны, обстоятельства, сопровождавшие их появление на свет, а более всего душевное, психическое состояние автора в то время, когда он писал. Вдохновение есть страдательное, можно сказать, болезненное, состояние души, и его симптомы теперь хорошо всем известны.

Человек в горячке, без труда, без усилий и без вреда себе, поднимает ужасные тягости: это называется у медиков энергиею, или напряженным состоянием жизненной деятельности. Человек здоровый может возбудить в себе насильственно, до некоторой степени, эту энергию, да беда в том, что она должна дорого обойтись ему. Вдохновение, в этом смысле, есть энергия души, возбужденная не волею человека, но каким-то не зависящим от него влиянием, и поэтому оно непринужденно и свободно. Есть еще другого рода вдохновение — вдохновение, усиленное волею, желанием, целию, расчетом, как будто приемом опию.

Плоды этого вдохновения иногда блестящи на вид, но их блеск есть блеск фольги, а не золота, блеск, тускнеющий от времени. Правда, в ком нет таланта, тому нельзя приходить даже и в напряженный восторг, ибо напрягать можно только что-нибудь существующее, положительное, хотя и слабое; напрягать или натягивать чувство, фантазию, словом, талант, может только тот, кто, хотя в некоторой степени, владеет всем этим, и г.

Марлинский точно владеет всем этим в некоторой степени и, усилием, возбуждает всё это до высшей степени. Между множеством натяжек, в его сочинениях есть красоты истинные, неподдельные; но кому приятно заниматься химическим анализом, вместо того, чтобы наслаждаться поэтическим синтезом, и сверх того, кто может доверчиво любоваться и истинною красотою, если и найдет такую, когда заметит множество поддельных?.. Но это частности, что же касается до общности, целости произведений г. Марлинского, то об них еще менее можно сказать в его пользу.

Это не реальная поэзия — ибо в них нет истины жизни, нет действительности, такой, как она есть, ибо в них всё придумано, всё рассчитано по расчетам вероятностей, как это бывает при делании или сочинении машин; ибо в них видны нитки, коими сметано их действие, видны блоки и веревки, коими. Это не идеальная поэзия — ибо в них нет глубокости мысли, пламени чувства, нет лиризма, а если и есть всего этого понемногу, то напряженное и преувеличенное насильственным усилием, что доказывается даже самою чересчур цветистою фразеологиею, которая никогда не бывает следствием глубокого, страдательного и энергического чувства.

Г-н Марлинский начал свое поприще с повестей русских народных, т. Как опыт, как попытка, они были прекрасны и в свое время заслужили справедливое внимание; но как произведения не созданные, а сделанные, они теперь утратили свою цену.

В них не было истины действительности, следовательно, не было и истины русской жизни. Народность их состояла в русских именах, в избежании явного нарушения верности событий и обычаев и в подделке под лад русской речи в поговорках и пословицах, но не более. Русские персонажи повестей г. Марлинского говорят и действуют, как немецкие рыцари; их язык риторический, вроде монологов классической трагедии, и посмотрите, с этой стороны, на «Бориса Годунова» Пушкина — то ли это?..

Но, несмотря на всё это, повести г. Марлинского, не прибавивши ничего к сумме русской поэзии, доставили много пользы русской литературе, были для нее большим шагом вперед. Тогда в нашей литературе было еще полное владычество XVIII века, русского XVIII века; тогда еще все повести и романы оканчивались счастливо; тогда нашу публику могли занять похождения какого-нибудь выходца из собачьей конуры, тысяча первой пародии на Жилблаза, негодяя, который смолоду подличал, обманывал, вдавался сам в обман, обольщал женщин и сам был их игрушкою, а потом из негодяя делался вдруг порядочным человеком, влюблялся по расчету, женился счастливо и богато и, с миллионом в кармане, принимался проповедывать пошлую мораль о блаженстве под соломенною кровлею, у светлого источника, под тенью развесистой березы.

Марлинского была новейшая европейская манера и характер; везде был виден ум, образованность, встречались отдельные прекрасные мысли, поражавшие и своею новостию и своею истиною; прибавьте к этому его слог, оригинальный и блестящий в самых натяжках, в самой фразеологии — и вы не будете более удивляться его чрезвычайному успеху.

Почти в то самое время, как русская публика переходила с изумлением от новости к новости, часто принимала новость за достоинство, равно удивлялась и Пушкину, и Марлинскому,. Эти опыты состояли большею частию из аллегорий и все отличались каким-то необщим выражением своего характера.

Основной элемент их составлял дидактизм, а характер — гумор. Поэтому аллегории кн. Одоевского были исполнены жизни и поэзии, несмотря на то, что самое слово аллегория так противоположно слову поэзия. Первою его повестью, помнится, был «Элладий»: жалею, что у меня теперь нет под рукою этой повести, а по прошлым впечатлениям судить боюсь!

Не знаю, произвела ли она тогда какое-нибудь влияние на нашу публику, не знаю даже, была ли она замечена ею; но знаю, что, в свое время, эта повесть была дивным явлением в литературном смысле: несмотря на все недостатки, сопровождающие всякое первое произведение, несмотря на растянутость по местам, происходившую от юности таланта, не умевшего сосредоточивать и сжимать свои порывы, в ней была мысль и чувство, был характер и физиономия; в ней в первый раз блеснули идеи нравственности XIX века, нового гостя на Руси; в первый раз была сделана нападка на XVIII век, слишком загостившийся на святой Руси и получивший в ней свой собственный, еще безобразнейший характер.

Впоследствии кн. Одоевский, вследствие возмужалости и зрелости своего таланта, дал другое направление своей художественной деятельности. Художник — эта дивная загадка — сделался предметом его наблюдений и изучений, плоды которых он представлял не в теоретических рассуждениях, но в живых созданиях фантазии, ибо художник для него был столько же загадкою чувства, сколько и ума.

Высшие мгновения жизни художника, разительнейшие проявления его существования, дивная и горестная судьба были им схвачены с удивительною верностию и выражены в глубоких, поэтических символах. Потом он оставил аллегории и заменил их чисто поэтическими фантазиями, проникнутыми необыкновенною теплотою чувства, глубокостию мысли и какой-то горькою и едкою ирониею.

Поэтому не ищите в его созданиях поэтического представления действительной жизни, не ищите в его повестях повести, ибо повесть была для него не целию, но, так сказать, средством,. И не удивительно: в наше время и сам Ювенал писал бы не сатиры, а повести, ибо если есть идеи времени, то есть и формы времени. Но об этом я говорил выше; дело в том, что кн. Одоевский поэт мира идеального, а не действительного. Но вот что странно: есть несколько фактов, которые не позволяют так решительно ограничить поприще его художественной деятельности.

Есть в нашей литературе какой-то г. Безгласный и какой-то дедушка Ириней, люди совсем не идеальные, люди слишком глубоко проникнувшие в жизнь действительную и верно воспроизводящие ее в своих поэтических очерках: вы верно не забыли курьезной истории о том, как у почтенного городничего города Ржева завелась в голове жаба и как уездный лекарь хотел ее вырезать, и не менее курьезной истории под названием «Княжна Мими» — этих двух верных картин нашего разнокалиберного общества?

Знаете ли что? Мне кажется, будто эти люди пишут под влиянием кн. Одоевского, даже чуть ли не под его диктовку: так много у них общего с ним и в манере, и в колорите, и во многом Впрочем, это одно предположение, которого прошу не принимать за утверждение; может быть, я и ошибаюсь, подобно многим Следуя хронологическому порядку, я должен теперь говорить о повестях г.

Ни одна из них не была историческою, но все были народными, или, лучше сказать, простонародными. Я говорю это не в осуждение их автору и не в шутку, а потому, что, в самом деле, мир его поэзии есть мир простонародный, мир купцов, мещан, мелкопоместного дворянства и мужиков, которых он, надо сказать правду, изображает очень удачно, очень верно.

Ему так хорошо известны их образ мыслей и чувств, их домашняя и общественная жизнь, их обычаи, нравы и отношения, и он изображает их с особенною любовию и с особенным успехом. Его «Нищий», так естественно, верно и простодушно рассказывающий о своей любви и своих страданиях, может служить типом благородно чувствующего простолюдина. В «Черной немочи» быт нашего среднего сословия, с его полудиким, получеловеческим образованием, со всеми его оттенками и родимыми пятнами, изображен кистью мастерскою.

Этот купец, который так крепко держит в ежовых рукавицах и жену и сына, который, при миллионах, живет, как мужик, который чванится своим богатством, как глупый барин своим дворянством, который, по прочтении реестра приданого, говорит, что «божьего-то благословения маловато», который, наконец, убивает родного сына, из родительской любви, и боится, как дьявольского навождения, всякой человеческой мысли, всякого человеческого чувства, чтоб не погрешить против «чистейшей нравственности», которой держались столько.

Самый язык этой повести, равно как и «Нищего», отличается отсутствием тривиальности, обезображивающей прочие повести этого писателя. Итак, «Черная немочь» есть повесть совершенно народная и поэтически нравоописательная — но здесь и конец ее достоинству. Главная цель автора была представить гениального, отмеченного перстом провидения юношу в борьбе с подлою, животною жизнию, на которую осудила его судьба; эта цель не вполне им достигнута.

Заметно, что автора волновало какое-то чувство, что у него была какая-то любимая, задушевная мысль, но и, вместе с тем, что у него недостало силы таланта воспроизвести ее; с этой стороны, читатель остается неудовлетворенным.

Причина очевидна: талант г. Погодина есть талант нравоописателя низших слоев нашей общественности, и потому он занимателен, когда верен своему направлению, и тотчас падает, когда берется не за свое дело. Словом, «Нищий», «Черная немочь» и «Невеста на ярмарке» суть три произведения г.

Погодина, которые, по моему мнению, заслуживают внимания; о прочих умалчиваю. Одно из главнейших, из самых видных мест между нашими повествователями которых, впрочем, очень немного занимает г. Отличительный характер его произведений составляет удивительная многосторонность, так что трудно подвести их под общий взгляд, ибо каждая его повесть представляет совершенно отдельный мир.

Что есть общего или сходного между «Симеоном Кирдяпою» и «Живописцем», между «Рассказами русского солдата» и «Эммою», между «Мешком с золотом» и «Блаженством безумия»?

Правда, этих повестей немного, и они не все одинакового достоинства, но можно сказать утвердительно ; что каждая из них ознаменована печатию истинного таланта, а некоторые останутся навсегда украшением русской литературы. В «Симеоне Кирдяпе», этой живой картине прошедшего, начертанной могучею и широкою кистью, поэзия русской древней жизни еще в первый раз была постигнута во всей ее истине, и в этом создании историк-философ слился с поэтом.

Прочие повести все отличаются теплотою чувства, прекрасною мыслию и верностию действительности. В самом деле, вглядитесь в них пристальнее, и вы увидите такие черты, схваченные с жизни, которые вы часто можете встретить в жизни, но редко в сочинениях, увидите эту выдержанность и оригинальность характеров, эту верность положений, которые основываются не на расчетах возможностей, но единственно на способности автора понимать всевозможные положения человеческие, положения, в которых он сам, может быть, никогда не был и не мог быть.

Профаны, люди, не посвященные в таинства искусства, часто говорят: «Да, это очень верно, да и не могло быть иначе — автор так много страдал, следовательно, писал по опыту, а не с чужого голоса». Мнение нелепое! Если есть поэты, которые верно и глубоко воспроизводили мир собственных, изведанных ими страстей и чувств, собственные страдания и радости,— из этого еще не следует, чтобы поэт только тогда мог пламенно и увлекательно писать о любви, когда был сам влюблен, о счастии, когда сам находится в благоприятных обстоятельствах, и пр.

Напротив, это означает скорее односторонность и ограниченность таланта, нежели его истинность. Отличительная черта, то, что составляет, что делает истинного поэта, состоит в его страдательной и живой способности, всегда и без всяких отношений к своему образу мыслей, понимать всякое человеческое положение. Ивот почему поэт. Бальзак носит на фраке золотые пуговицы, трость с золотым набалдашником последняя степень прихотливой роскоши , живет, как принц какой-нибудь, и между тем, его картины бедности и нищеты леденят душу своею ужасающею верностию.

Гюго никогда не был осужден на смертную казнь, во какая ужасная, раздирающая истина в его «Последнем дне осужденного»! Конечно, невозможно, чтобы обстоятельства жизнисамого поэта не имели большего или меньшего влияния на его произведения; но это влияние имеет свое ограничение и бывает, по большой части, как бы исключением из общего правила.

ПУШКИН биография кратко самое главное из жизни поэта

Эта способность понимать явления жизни очень не чужда г. Сколько истины в его «Живописце» и «Эмме»! От этого в ней как будто чего-то недостает; впрочем, много отдельных прекрасных мест.

Теперь в «Святочных рассказах» и «Рассказах русского солдата» сколько того, что называется народностию, из чего так хлопочут наши авторы, что им менее всего удается и что всего легчедля истинного таланта! Это мир совершенно отдельный, мир, полный страстей, горя и радостей, всё человеческих же,.

Тут нет ни одной побранки, ни одного плоского слова, ни одной вульгарной картины, и между тем так много поэзии и, мне кажется, именно потому, что автор старался быть верным больше истине, чем народности, искал больше человеческого нежели русского, и вследствие этого народное и русское само пришло к нему.

Прежде, нежели перейду к повестям г. Гоголя, главному предмету моей статьи, я должен остановиться еще на одном авторе повестей, недавно успевшем обратить на себя общее внимание,— г. Павлове, сколько потому, что его повести суть явление приятное, столько и потому, что о них почти нигде ничего не сказано.

О рецензии «Библиотеки для чтения» умалчиваю, 2 сказала ли о них что-нибудь «Пчела», не знаю, 3 «Молва» ограничилась почти простым библиографическим объявлением, 4 а из отзыва «Наблюдателя» видно только то, что повести г. Павлова написаны каким-то небывалым у нас хорошим языком и что автор открыл новые ящики в многосложном бюро человеческого сердца —выражение, сбивающееся на гиперболу в восточном вкусе.

• Как Найти Длину Прямоугольника Если Известна Площадь И Ширина
• Написать Легенду 3 Класс
• Написано Или Написанно
• Пушкин Чем Меньше
• Писать Девушке Каждый День Или Нет
• Городской Пейзаж Картины Известных Художников
• Как Правильно Писать Поздравления
• Картины Про Весну Известных Художников
• Как Назвать Эту Любовь Описание Серий