Основные события смутного времени
Окончанием польской интервенции стало перемирие, которое было заключено вскоре после этого в селе Деулино. Начало смутного времени вступление на престол Бориса Годунова. Оно дрогнуло, было смято, Мстиславский был ранен получил 15 ран и попал было в плен, но скоро был отбит. Либо нам погубить злодея с польскими людьми, либо самим пропадать.
За столом Власьев ничего не ел. Король уговаривал его, но он отвечал, что холопу неприлично есть при таких высоких особах, что с него довольно чести смотреть, как они кушают. Власьев с негодованием смотрел, когда Марина стала на колени пред королем, чтобы благодарить его за все милости. Посол громко жаловался на такое унижение будущей царицы.
Исполняя волю царя, Власьев требовал, чтобы Мнишек с дочерью ехал немедленно в Москву, но воевода медлил, отговариваясь разными предлогами. Лжедимитрий писал несколько писем, досадовал на невесту, которая не отвечала на его письма.
Вся обстановка дела указывала, что там, где он искал любви, были одни корыстные виды, и на него смотрели как на средство к достижению известных корыстных целей: Мнишки — богатства и значения, Сигизмунд — унижения Московии перед Польшей, а духовные и вообще католики — введения католичества в Московском государстве.
Наконец Марина выехала из Самбора с огромною свитою родных и знакомых. Она переехала границу около 8 апреля. Русские вельможи встретили их. Доехавши до Вязьмы, воевода Мнишек оставил здесь дочь, а сам поспешил в Москву, приехав сюда 24 апреля года.
А 2-го мая с большою торжественностью въехала в Москву Марина и остановилась в Вознесенском монастыре, где уже жила инокиня Марфа, будущая ея свекровь. Считают, что самозванец издержал на дары Марине и полякам до четырех миллионов рублей.
Приезд Марины с огромною свитой поляков произвел впечатление далеко не для всех москвичей радостное. Поляков разместили по квартирам в городе. Занимали для них дома не только у торговых людей, но и у дворян и бояр. Вторжение в дом различных по образу жизни и нравам, особенно когда из этих гостей было много наглых, готовых на разного рода своевольства, произвело на москвичей неприятное впечатление. Особенно неприятно поразило москвичей, когда они увидели, что поляки, приехавшие в свите с Мариною, вынимали из повозок ружья, пистолеты и сабли.
Иной привез их пять-шесть. Шляхтичи смотрели на русских высокомерно. Они считали их варварами, ниже себя по вере и образованию. Поляки пользовались всяким случаем заявить о своем превосходстве. Они гордились тем, что дали Московской земле царя. Чем вызывалось это — неизвестно: честолюбием ли Марины и ее отца, или страстно влюбленный Лжедимитрий стремился всячески проявлять свою любовь к Марине. С утра всякие работы в городе были прекращены. Народ со всех сторон толпами валил к Кремлю.
В этот день, под пятницу, по обычаю церковному не венчали, а к тому еще это было накануне праздника перенесения мощей св. Николая, особенно почитаемого на Руси.
Почему было допущено это нарушение — неизвестно. Возможно, что окружавшие царя тайные враги — духовные и светские, потакая его нетерпеливости, подстрекали пренебречь обычаями, чтобы потом возбуждать этим народ против царя.
Несмотря на это нарушение обычая, бракосочетание торжественно состоялось, с точным сохранением всех заветных обычаев старинной русской свадьбы.
Карамзин описывает его так: «7-го мая, ночью, невеста из Вознесенского монастыря, при свете двухсот факелов, в колеснице, окруженной телохранителями и боярскими детьми, переехала во дворец, где в следующее утро совершилось обручение по уставу нашей церкви и древнему обычаю; невесту для обручения ввели в столовую палату княгиня Мстиславская и воевода сендомирский.
Тут присутствовали только ближайшие родственники Мнишков и чиновники свадебные, князь Василий Иванович Шуйский, дружка — брат его и Григорий Нагой, сваха и весьма немногие из бояр. Марина, усыпанная алмазами, яхонтами, была в русском красном бархатном платье с широкими рукавами и в сафьяновых сапогах; на голове ее сиял венец. Оттуда пошли в Грановитую палату, где находились все бояре и сановники двора, знатные ляхи и послы Сигизмундовы.
Там увидели Россияне важную новость — два престола: один для Самозванца, другой для Марины. И князь Василий Шуйский сказал ей: «наияснейшая великая государыня, цесаревна Марина Юрьевна, волею Божией и непобедимого самодержца, цесаря и великого князя всея России, ты избрана быть его супругою, садись же на свой царский трон, и властвуй вместе с государем над нами».
Она села. Вельможа Михаил Нагой держал пред ней корону Мономахову и диадему. Велели Марине поцеловать их, а духовнику царскому нести в храм Успения, где уже все приготовили к торжественному обряду, и куда по разостланным сукнам и бархатам вели жениха воевода сендомирский, a невесту — княгиня Мстиславская.
Впереди шли сквозь ряды телохранителей и стрельцов, стольники, стряпчие, все знатные ляхи, чиновники свадебные, князь Василий Голицын со скипетром, Басманов с державою. Позади бояре, люди думные, дворяне и дьяки. Народу было множество.
В церкви Марина приложилась к образам, и началось священнодействие дотоле беспримерное в России: царское венчание невесты, коим Лжедимитрий хотел удовлетворить ее честолюбие, возвысить ее в глазах Россиян, и может быть дать ей, в случае своей смерти и неимения детей, право на державство. Среди храма на возвышенном, так называемом, чертожном месте сидели жених, невеста и патриарх. Первый на золотом троне персидском, вторая на серебряном. Лжедимитрий говорит речь. Патриарх ему ответствовал, и с молитвою возложил на Марину животворящий крест, диадему и корону для чего сваха сняла головной убор невесты ; лик пел многолетие государю и благоверной цесареве Марии, которую патриарх на литургии украсил цепью Мономаховой, помазал и причастил».
Духовенство и бояре целовали ее руку с обетом верности. Наконец, выслали всех людей, кроме знатнейших, из церкви, а протопоп благовещенский обвенчал расстригу с Мариною. Держа друг друга за руку, оба в коронах, царь и царица вышли из храма и были громко приветствуемы звуком труб и литавр, выстрелами пушечными, колокольным звоном, но тихо народными восклицаниями.
Воевода сендомирский и немногие бояре обедали с Лжедимитрием в столовой палате, но сидели недолго, встали и проводили его до спальни, а Мнишек и князь Василий Шуйский до постели. Все утихло во дворце. Москва казалась покойною; праздновали и шумели одни поляки и в ожидании брачных пиров царских, новых даров и почестей». С пятницы 9 мая начались в Москве торжества по случаю царской свадьбы.
На улицах с утра играли трубы, колотили в бубны, звонили в церквах колокола по всей Москве, пушкари палили ради царской милости. Целую неделю устраивались во дворце роскошнейшие пиры — лились напитки, гремела музыка, танцевали.
Гости были веселы, довольны. В эти веселы дни в Москве происходил необыкновенный шум. По улицам поляки скакали на лошадях, стреляли из ружей на воздух, пели песни, танцевали Крик, вопль, говор неподобный!.. В то время как в Москве происходили брачные торжества, а царь в упоении любви и знать не хотел о какой-либо опасности, в это время уж готовилась ему гибель.
Обаяние самозванца, сильное в начале, падало. Удивление, потом сомнение и подозрение перешли в неудовольствие. Чаша терпения русских людей переполнилась. Это недовольство Лжедимитрием началось уже давно во всех слоях Московского государства.
Вождем и руководителем недовольных стал Василий Шуйский, который еще в первые дни по прибытии в Москву самозванца был изобличен в подстрекательстве против Лжедимитрия, приговорен к смертной казни, и в тот момент, когда голова его была уже на плахе, был помилован и приговорен к ссылке, но вскоре возвращен и опять затем играл видную роль при дворе царя.
В доме Шуйского с 13 на 14 мая были званые гости. Кроме некоторых бояр и думных людей-единомышленников, приглашены были несколько сотников и пятидесятников из войска, бывшего в то время в Москве. Были также и приезжие торговые люди.
Василий Шуйский представил им общее дело в таком смысле: «С самого начала я говорил, что царствует у нас не сын царя Ивана Васильевича, а Гришка расстрига Отрепьев, и за то я чуть не поплатился жизнью. Меня Москва не поддержала тогда. Но пусть бы он был не настоящий, да человек хороший, а то видите сами, до чего доходит. Роздал казну русскую польским людям, и нас всех отдаст им в неволю.
И теперь они уже делают что хотят: грабят нас, ругаются над нами, насилуют, святыню оскверняют Собираются за городом и с оружием будто на потеху, а в самом деле затем, чтоб нас бояр и думных людей, извести, забрать в свои руки столицу. А потом придет из Польши большое войско и поработят нас, и станут искоренять веру православную и разорять церкви Божии.
Если мы теперь же не срубим дурное дерево, то оно скоро вырастет под небеса, и все Московское государство пропадет до конца. Тогда наши малые детки в колыбели начнут вопить и плакать, и жаловаться к Богу на отцов своих, что они не отвратили неминуемой беды.
Либо нам погубить злодея с польскими людьми, либо самим пропадать. Теперь, пока их еще немного, и они помещены одни от других далеко, пьянствуют и бесчинствуют бесконечно, теперь можно собраться в одну ночь и загубить их, так что они не спохватятся на свою защиту». При этом Шуйский открылся, что самозванца признал истинным Димитрием только для того, чтобы освободиться от Годунова. Собравшиеся на призыв Шуйского сказали: «мы на все согласны, мы присягаем вместе жить и умереть; назначь нам день, когда дело делать».
Шуйский в ответ сказал: «Я для спасения веры православной опять готов на все, лишь бы вы помогли мне усердно». Народ уже волновался. Самозванца предостерегали даже польские послы, бывшие тогда в Москве. Для них опасность казалась явною, и они уже с 15 на 16 мая держали свои караулы на посольском дворе. Самозванец же считал свою безопасность такою прочною, что думал, по выражению Авраамия Палицына, будто «всех в руку свою объял, яко яйце».
Между тем поляки помогали заговорщикам. Шуйский сообразил заранее, и сделал верный расчет на характер и нравы поляков. Поляки при каждом удобном случае продолжали выставлять свое превосходство и с презрением отзывались о московских обычаях. Получив от царя предложение вступить на службу с хорошим жалованьем, они хвастались этим и кричали: «ваша казна вся перейдет в наши руки».
Другие гордо побрякивали саблям и кричали: «мы дали царя Москве». В пьяном разгуле поляки бросались на женщин среди улиц, вытаскивали их из экипажей, даже врывались в дома, где замечали красивые лица. Все эти выходки раздражали московских людей, даже и не имевших вражды к царю, но побить поляков за их наглости они были не прочь. Во дворце занимались делами. Лжедимитрий с восторгом встретил старого друга, подтвердил, что помнит свои обещания и готов исполнить их.
При оживленном разговоре, когда зашла речь о религии, иезуит Савицкий сказал, что прислан выслушать приказания царя и привести их в исполнение. Прервав иезуита, самозванец сказал: «в Москве должна быть основана, и притом немедленно, коллегия с учеными и профессорами, выписанными из заграницы». Не закончив вопроса о религии, самозванец заговорил о войске: «сто тысяч человек, — сказал он, — стоят под знаменами, готовые двинуться по мановению его руки, но он еще не знает, колеблется — против кого двинуть их, против турок или против кого другого».
После этого Лжедимитрий выражал обиду, что польский король Сигизмунд не хочет именовать его императорским титулом. При этом Савицкий получил разрешение остаться в Москве и приходить к царю, когда только нужно. Тесть царя — Мнишек, предостерегая его, сказал, что вся Москва поднимается на поляков. Заговор несомненно существует.
Царь отвечал: «удивляюсь, как это ваша милость дозволяете себе приносить такие сплетни». Басманов также дал совет принять сейчас же меры против опасности. Царь не верил и этим предостережениям, но задумался и сказал: «хорошо, я сделаю розыск; дознаемся, кто против меня мыслит зло», и отложил это расследование до субботы. В тот же день Лжедимитрий разгневался на Казанского митрополита Гермогена, который порицал его за допущение Марины венчаться в церкви, не приняв прежде православной веры.
На 18 мая Мариною, не думавшею ни о чем, кроме удовольствий, был назначен во дворце бал. Самозванец в тот же день предполагал устроить военную потеху.
В поле за Сретенскими воротами, приготовлялся деревянный, укрепленный валом городок, который предполагалось брать приступом. Несколько пушек были отправлены туда из Кремля. Заговорщики воспользовались этими приготовлениями.
Они распустили слух, что царь во время потехи хочет истребить всех бояр. Говорилось, что двадцать главных бояр должны быть убиты во время этой шумной потехи, а остальных бояр и лучших московских людей будто бы предполагалось отправить пленниками к польскому королю.
Такие слухи подтверждались тем, что поляки запасались порохом. Эти разговоры произвели страшное волнение, и участь самозванца была решена. Заговорщики не спали. В пятницу в ночь с 16 на 17 мая, в Москву вошел семнадцатитысячный отряд войска, который занял двенадцать ворот в Кремле, и никого не «пропускали ни туда, ни оттуда. Отряд немцев, находившийся обыкновенно при дворце на страже по сто человек был именем царя распущен по домам.
Для охраны оставалось при дворце только тридцать алебардщиков. Во дворце спали. Спали также и гости — поляки, утомленные обычными ночными забавами. Дома, где они жили, были отмечены заговорщиками. В четыре часа ударили в набат в церкви пророка Ильи на Ильинке, и набатный звон распространился скоро по всем московским церквам.
Бежали толпы народа, а среди толпы и преступники, выпущенные из тюрем, вооруженные чем попало. Народ бросался в разные стороны, одни думая, что действительно надо защищать царя, другие же из ненависти к полякам, а иные просто, по привычке, пользовались случаем пограбить. Шуйский же, дав таким порядком наряд толпе не ожидая, пока соберется очень много народу на Красной площади, сопровождаемый приближенными заговорщиками, выехал в Кремль чрез Спасские ворота, держа в одной руке меч, а в другой крест.
По выходе из Успенского собора, где Шуйский помолился, он сказал сопровождавшим его: «во имя Божие идите на злого еретика».
В виды Шуйского не входило истребление поляков-гостей. Он направил народ на них для того лишь, чтобы отвлечь его от подачи помощи царю в Кремле. Набатный звон и необыкновенные крики в час раннего утра разбудили царя. Поспешно вскочив, он вышел в сени и встретил здесь одного из заговорщиков, который, на вопрос царя: «что это за звон», — отвечал: «Пожар в городе».
Но звон, шум и крики приближавшейся толпы убеждали, что это не пожар. Царь послал Басманова узнать о причине смятения. Басманов, открыв окно, увидел разъяренную, вооруженную толпу, которая бежала и уже наполняла двор. На вопрос Басманова: «что им нужно», — толпа ответила неприличным ругательством и криком — «выдать самозванца».
Басманов бросился к Лжедимитрию и кричал: «Ахти мне, государь, ты сам виноват, не верил, бояре и народ идут на тебя». Алебардщики оробели и пропустили одного из заговорщиков в царскую спальню, который прокричал: «ну, безвременный царь. Проспался ли? Выходи давать ответ людям». Басманов царским палашом разрубил голову крикуну. В это время вошли бояре. Басманов подошел к ним и упрашивал не выдавать Лжедимитрия народу, но в ответ удар ножа в сердце сразил Басманова, и труп его был выброшен на показ народу.
Кровь Басманова опьянила толпу. Лжедимитрий приоткрывши дверь, стал махать по сторонам алебардою, кричал: «я вам не Годунов! Дверь закрылась. Натисками и ударами топоров дверь была выломана. Поняв неминуемую опасность, Лжедимитрий метался из комнаты в комнату. Кинувшись в покои жены, он успел крикнуть: «Мое сердце, зрада» измена! Пробравшись в каменный дворец, Лжедимитрий прыгнул из окна со значительной высоты, вывихнул ногу и разбив грудь, лишился чувств.
Перепуганная Марина спустилась первоначально в подвал, а потом опять прошла наверх неузнанною среди бушевавшей толпы. Но только успела она пройти в свою комнату, как заговорщики показались у дверей. Слуга Марины, долго сдерживая натиск толпы, пал под ударами ее, а Марина, благодаря небольшому росту, в это время имела возможность спрятаться под юбку находившейся здесь среди других женщин своей полнотелой приближенной. На вопрос ругавшейся толпы: «где царь и царица», — им отвечали, что о царе не знают, а царицу отправили в дом ее отца.
В это время прибыли бояре-главари заговора. Они прекратили уже происходившие здесь отвратительные сцены грабежа и бесчинства. Бояре приказали всем женщинам идти за ними, отвели их в особый покой и приставили стражу. Стрельцы, стоявшие на карауле вблизи места, где упал Лжедимитрий, услыхали стон раненого, в котором узнали царя, отлили его водою и отнесли на каменный фундамент, сломанного по приказанию Лжедимитрия, Борисова деревянного дома, в котором без малого год назад не вымолили себе жизни Борисова жена и его сын.
Здесь пришлось самозванцу бороться со смертью , и выпрашивать себе защиты и пощады. Придя в себя, Лжедимитрий упрашивал стрельцов принять его сторону, обещая в награду жен и имение изменников — бояр. Стрельцы обещали. Заговорщики, найдя след пропавшей было для них жертвы, бросились туда.
Стрельцы закрыли своего царя, стали в строй и дали залп. Заговорщики готовы были разбежаться. Василий Шуйский остановил их: «Разве вы думаете, что спасетесь» — говорит он, — это не таковский человек, чтобы забыл обиду. Дайте ему волю, так он запое иную песню; он перед своими глазами всех вас замучит. Это не простой вор — это змий свирепый. Задушите его, пока он еще в яме, а как выползет, то нам горе, и женам нашим и детям». Заговорщики опять приступили, но стрельцы приложились к ружьям.
После этого заговорщики закричали: «когда так, пойдем в стрелецкую слободу и истребим их жен и детей, если они не хотят выдать нам изменника, плута, обманщика Любовь к своим женам и детям пересилила приманки, обещанные Лжедимитрием.
Стрельцы расступились и оставили царя. Они смутились и сказали боярам: «Спросим царицу; если она скажет, что это прямой ее сын, то мы все за него помрем; если же скажет, что он не сын ей, то Бог в нем волен». В ожидании ответа от царицы Марфы, заговорщики издевались над беспомощным Лжедимитрием. Наконец пришел князь Иван Голицын и сказал, что он был у царицы Марфы, спрашивал ее, и «она говорит, что сын ее убит в Угличе, а это самозванец; она признала его по неволе, страшась смерти».
После этого раздались в толпе крики: «Бей, руби его! В это время один из заговорщиков выстрелил в Лжедимитрия, сказав: «что толковать с еретиком; вот я благословлю польского свистуна». Его потащили на Красную площадь. Туда же притащили и тело Басманова. Здесь оба трупа лежали три дня. Толпа потешалась над ними, наносили удары даже мертвому «еретику», каким считали его по внушению Шуйского с соумышленниками. Тело Басманова было похоронено родственниками у Николы Мокрого.
Труп же самозванца отвезли к дому призрения убогих, за Серпуховскими воротами. Пошли разные слухи, что над могилою творится что-то невероятное. Между прочим говорили, что морозы в мае стоят, благодаря волшебству расстриги. Несчастное тело через четыре дня вырыли и сожгли там же, за Серпуховскими воротами, на месте «Котлы». Потом собрали пепел, всыпали в пушку и выстрелили в ту сторону, откуда Лжедимитрий пришел в Москву. По низвержении самозванца бояре думали, как бы сговориться со всей землей и вызвать в Москву из городов всяких людей, чтобы «по совету выбрать государя такого, который бы всем был люб».
Но князь Василий Шуйский не надеясь на избрание выборными от всего государства, посоветовал обойтись без Земского собора. Со времени убиения Лжедимитрия прошло два дня. Рано утром 19 мая купцы, разносчики, ремесленники толпились на Красной площади. Пришли туда и бояре, чины придворные и духовенство. В числе собравшихся на Красной площади у Лобного места стояли единомышленники Шуйского.
Разговор начали бояре с того, что вместо патриарха Игнатия, ставленника расстриги, нужно избрать другого, но в толпе раздались голоса, что царь нужнее патриарха — невозможно нам оставаться без царя. Он едва было не пострадал от сего плотоядного медведя; он живота своего не щадил за избавление Московского царствия.
Пусть он будет царем нашим. Он отрасль благородного кореня царского, род его от Александра Невского. Да выручится ему царство Российского скипетродержавия»! Толпа зашумела, закричала: «Пусть царствует над нами благородный князь Василий Иванович! Этому провозглашение толпы, только что заявившей себя истреблением Лжедимитрия, никто не решился противодействовать.
Все согласились с этим избранием и стали поздравлять находившегося тут же нового царя. Немедленно по избрании он пошел в Успенский собор, и целовал крест на том, что он не станет никому мстить за прошлое, и не станет никого судить и наказывать без боярского приговора. На следующий день по городам были разосланы известительные грамоты о низложении самозванца и о воцарении Василия Ивановича Шуйского.
Избрание Шуйского его приверженцами значительно осложнило те междоусобицы, которые вскоре начались. В избрании его не участвовали даже многие знатные бояре, бывшие в отсутствии. Москва не видела ни празднеств, ни торжественных церемоний по случаю венчания на царство нового царя. Люди умеренные молчали, не питая сочувствия ни к низложению Лжедимитрия, ни к выбору Шуйского. Но для существовавшей уже партии людей, озлобленных выбором Шуйского, для произвола людей беспокойных, открылось широкое поприще.
Царь Василий Шуйский, старик лет за пятьдесят, маленький, некрасивый с подслеповатыми глазами, по словам одних — умный, а по словам других, только хитрый и очень скупой, любил нашептывания и доносы, верил в силу чародейства.
Вскоре после венчания на царство Василий Шуйский собрав духовенство, предложил избрать патриарха. Он был известен как ревнитель старины и не любил иностранцев. Он обладал теми именно качествами, которые были необходимы в то наступавшее бурное, смутное время. Хотя патриарх Гермоген по убеждениям своим и готов был защищать Василия Шуйского, как царя венчанного, но отношения между новым патриархом и царем не были дружественными.
Среди бояр у Шуйского было много врагов.
Они завидовали его возвышению, считая себя имеющими не менее прав на престол по своему происхождению. Некоторые из бояр оставались сторонниками Лжедимитрия.
За это они подверглись опале нового правительства и были отправлены в разные, большею частью отдаленные города и области, в качестве правителей. Они готовы были принять самое деятельное участие в возмущении против враждебного им правительства.
Рассылаемыми грамотами от своего имени, от имени бояр, и наконец от имени царицы — инокини Марфы, Шуйский силился умиротворить народ, взволнованный недавними смутами, но это желанное спокойствие не наступало. Народ потерял доверие к центру власти — Москве, к которой тянули все области. Колебание веры породило суеверие. Верили всему и всем, особенно когда стали приезжать из Москвы в области люди, недовольные переворотом, которые рассказывали, что дело было вовсе не так, как оповещено в грамотах, что царь Димитрий спасся и бежал.
Слух о втором самозванце получил начало сразу после 17 мая, когда заговорщики были заняты истреблением самозванца и поляков. Сопровождаемый двумя поляками, Молчанов, идя к литовской границе, распускал везде слух, что он царь Димитрий, спасается из Москвы, что вместо его убили другого человека.
Этот слух скоро пришел и в Москву. С целью успокоения населения, были перенесены из Углича в Москву мощи царевича Димитрия, и был установлен церковный праздник в честь его. Смута находила себе почву. В то же время, как бежал Молчанов, князь Григорий Шаховской, преследуя ту же цель, унес из дворца государственную печать, вещь важную при выполнении созревших уже в его голове замыслов.
За преданность Лжедимитрию Шуйский послал его в Путивль. В Путивле Шаховской объявил жителям, что царь Димитрий жив. Путивльцы восстали против Шуйского, а за ними и другие северские города. Волнения начались и в Москве. И хотя имя Димитрия не произносилось открыто, но уже не раз возникали нелепые слухи о разрешении его именем грабить дома иностранцев и бояр. Шаховской звал к себе в Путивль Молчанова. Молчанов не хотел сам играть самозванца, а нашел Болотникова, человека, обладавшего отвагой и богатырским телосложением.
В молодости он был взят в плен татарами и продан туркам, несколько лет был галерным невольником.
Освобожденный, попал в Венецию, а отсюда на родину через Польшу. Его, как русского, схватили и доставили к Молчанову, которому Болотников был вполне подходящим человеком. Молчанов, наградив Болотникова деньгами, отправил его в Путивль к Шаховскому. Шаховской принял его с почетом, как царского посланника, и поручил ему начальство над войском.
Болотников тотчас же увеличил дружину и упрочил дело будущего самозванца. На обещания войску богатств, почестей, под знамена «Димитрия» собрались разбойники, воры, беглые холопы и крестьяне, казаки и всякий сброд.
Грамоты из Украйны появились на московских улицах. В них упрекали москвичей в неблагодарности к Димитрию, спасшемуся от их ударов, и грозили возвращением его, для наказания столицы, не позже 1-го сентября.
Прежде каких либо военных действий в Северской Украйне, Шуйский пробовал прекратить там восстание религиозными средствами. Он послал туда духовенство с увещаниями, но это средство не помогло. Но на выручку Кром явился Болотников с человек, и разбил Трубецкого с человек царского войска на голову.
Московское войско и без того не усердствовало Шуйскому. Оно было ослаблено нравственно, а при шатании умов в Московском государстве вообще, поражение царских войск Болотниковым увлекало толпу, жаждавшую опереться на что-нибудь положительное. Как только узнали, что царское войско отступило, восстание на юге сделалось повсеместным.
За Тулой, во имя Лжедимитрия, поднялась Рязанская земля, имея во главе восстания воеводу Сумбулова и дворянина Прокопия Ляпунова. Кроме Рязани, двадцать городов в нынешних губерниях Орловской, Калужской и Смоленской приняли сторону Лжедимитрия.
Заволновалась земля Вятская и Пермская. Возмутившаяся мордва осадила Нижний Новгород. Мятеж охватил Московское государство быстро, как пожар.
В Новгороде хотя и не было явного отпадения от Шуйского, но и там не могли собрать ратной силы. Во Пскове правил Шереметев. Распоряжаясь своевольно достоянием жителей, он возбудил население против себя и царя.
В пригородах Пскова явились изменники — тамошние стрельцы, и провозгласили царем самозванца. Разбегавшиеся ратные люди, уходя каждый в свою сторону, разносили вести об успехах того, кто назывался Димитрием, спасенным в другой раз, и также делались невольными возмутителями, a другие умышленно волновали народ. Холопы, крестьяне соблазнялись возможностью пограбить, пожить на чужой счет. Они, вооружась дубьем и косами, спешили в полчище Болотникова. Болотников, соединясь с Пашковым и рязанцами, взял Коломну.
Затем полчища двинулись к Москве. В семидесяти верстах от Москвы в селе Троицком, они были встречены московским войском под начальством Мстиславского. Болотников разбил эту рать и дошел до села Коломенского, в семи верстах от Москвы. Казалось, конец был царствованию Шуйского.
При нерасположении к нему многих, он мало имел средств к защите. Плоха была надежда на остатки полков, разбитых Болотниковым. Области кругом на юго-востоке и западе признавали Лжедимитрия, цены на хлеб в Москве поднялись. Болотников построил острог, и укрепил его деревянными стенами и валом. Грамотами по Москве и другим городам он возбуждал бедных против богатых и знатных, слабых против сильных.
Москвичи послали к Болотникову выборных, чтобы он показал им Димитрия. Если он действительно жив, то вот они придут к нему, упадут в ноги и поцелуют крест служить ему. Ушли москвичи ни с чем. Болотников же в это время писал Шаховскому в Путивль: «посылай, князь, скорее в Польшу, — пусть царь Димитрий едет скорее» Но желанный и действительно многими любимый Димитрий не являлся.
Болотникову скоро пришлось убедиться, что средство возбуждения одних против других неудобное. Хотя оно дало ему силу, но оно же и подорвало его.
Дворяне и дети боярские в разных городах, не зная достоверно о смерти Димитрия, восстали при его имени, и готовы были идти за него, как щедрого и милостивого, потому что надеялись наград за услуги, а теперь они видят, что его именем возбуждают против них слуг, крестьян и холопей. Москва больше других городов имела побуждение не поддаваться Болотникову. Там жили бояре, дьяки, окольничьи, знатные люди, которых Болотников грозил перебить или обратить в простолюдинов.
В Москве жили богатые торговцы и промышленники, достояние которых заранее отдавалось в дележе неимущим. Все это делалось именем Димитрия, но было не похоже на него. Его знали, как покровителя промыслов, торговли, зажиточности и роскоши. Рязанские и тульские дворяне, дружины Ляпунова и Сумбулова, соединившись с Болотниковым, теперь увидали, с кем имеют дело. Царь не показывался. Породилось сомнение в том, что он спасен, а тут грозит переворот русской земле.
Избрав из двух зол меньшее, решили пойти с повинною к Шуйскому, уверенные в прощении и милости. В это время такой же счастливый оборот дела для Шуйского получился и в Твери. Здесь архиепископ Феоктист стал во главе населения, и когда толпа приверженцев самозванца появилась в Тверском уезде, он, воодушевив население, и выяснил, что наступают хищники. Жители встретили их с оружием в руках и прогнали.
Примеру Твери последовали и другие города Тверской области. Тоже сделало население города Смоленска. Служилые люди этих городов отправились помогать Шуйскому. Шуйский ободрился. Он пробовал уговорить Болотникова отстать от самозванца, но Болотников, не польстясь обещанием царя дать ему значительный чин, отвечал: « Я дал душу свою Димитрию и сдержу клятву, буду в Москве не изменником, a победителем».
Шуйский решил прогнать мятежников. Царское войско под начальством Михаила Васильевича Скопина-Шуйского — племянника царя, храбро вступило в бой и разбило мятежников у деревни Котлы.
Болотников бежал, засел сначала в Коломенском, пробовал удержаться в ожидании Лжедимитрия в Серпухове, но теснимый царским войском, засел уже в Калуге. При таких успехах дело царя Шуйского все же не было благоприятным. В Северской земле нынешние губернии Орловская, Воронежская, Калужская, Тульская кипело возбуждение против московских порядков. По соседству с украинскими городами жили с одной стороны донские, а с другой днепровские казаки.
Для многих из них стать под знамя мятежника вроде Болотникова, было заманчиво — пожить за счет старой Руси. Те и другие готовы были по первому знаку двинуться к северу, стать заодно с украинскими городами, чтобы начать смуту.
Шуйский не сосредоточил всех войск под Калугою, чтобы уничтожить Болотникова, а отправил лишь свежие ратные силы под Калугу. Другие отряды пошли для усмирения украинских городов, в которых везде царское войско встречало сопротивление и было отбиваемо. Под Калугою также приступы царских сил не удавались.
Болотников выдерживал осаду целую зиму. Шаховской из Путивля послал ему на выручку отряд, но этот отряд, после кровавой сечи пал в битве, а оставшиеся сели на бочки с порохом, сами зажгли их и взлетели на воздух. Шуйский видел, что не представлялось возможности взять Болотникова в Калуге. В других местах дела шли тоже неудачно, а мятеж усиливался.
Болотникова хуже всякой битвы тяготило то, что Лжедимитрия, которого он ждал. Напрасно и Шаховской писал к Молчанову, чтобы тот скорее ехал в Москву. Тот, понабравши денег, которые жертвовали ему для предприятия, рассудил, что выгоднее избежать опасности, перестал именоваться Димитрием, и остался до поры до времени жить в Польше зажиточным господином. Между тем «Димитрий» был необходим для поддержания смуты в Московском государстве.
Не найдя Лжедимитрия, Шаховской отправился разыскивать Лжепетра. В царствование Лжедимитрия Первого, среди терских казаков появился самозванец под именем небывалого царевича Петра. Казаки рассказывали, что у царя Феодора Ивановича родился сын Петр, которого бояре подменили дочерью и тайно вырастили, опасаясь Бориса Годунова.
Имя такого царевича Петра принял на себя молодой казак Илейка. По письму, в котором этот Петр называл Лжедимитрия дядею, он был приглашен в Москву, но в пути Лжепетр был встречен известием, что его мнимый дядя погиб. Лжепетр вернулся со своими казаками на Дон. Здесь нашли его посланные от Шаховского.
Во главе десяти тысяч терских, донских, волжских и запорожских казаков Лжепетр явился в Путивль к Шаховскому. Отсюда они направились в Тулу, отделив часть сил на помощь Болотникову в Калугу. При их помощи Болотников прорвался и ушел тоже в Тулу. Царские войска оцепили Тулу. Там теперь засели все вожаки мятежников: Болотников, Лжепетр и Шаховской с двадцатью тысячами войска. Из Тулы опять были посланы гонцы в Польшу к друзьям Мнишка, с просьбою немедленно прислать какого-нибудь Лжедимитрия: «только избавьте нас от Шуйского».
А Тула должна была сдаться. По совету боярского сына Кравкова была запружена река Упа, воды которой поднимаясь, затопили весь город. Вожаки мятежников были взяты, Илейка повешен. Болотникова сослали в Каргополь и там утопили, а Шаховского сослали в Каменскую пустынь на Кубенском озере.
Казалось бы с уничтожением зачинщиков и вожаков окраины Московского государства должны были успокоиться, а между тем случилось наоборот, смута еще больше увеличилась.
После Петра стали появляться самозванцы с именами таких царевичей, каких и не бывало. Потом там же явился царевич Лаврентий, назвавшийся сыном убитого Грозным царевича Ивана Ивановича, a затем появлялись среди казаков, как призраки, царевичи: Феодор, Ерофей, Клементий, Савелий, Семен, Василий, Гаврила, Мартин.
И все они называли себя сыновьями Феодора Ивановича. На беду Шуйского, и на долгие страдания Московскому государству, появился долгожданный Димитрий. Шуйский знал об этом, находясь еще под Тулою. Что это за человек, никто не мог сказать наверное. Одни говорили, что это был попов сын — Матвей Веревкин из Северской земли, другие, что это попович из Москвы.
Иные называли его сыном князя Курбского, иные дьяком, школьным учителем, жидом, иные — сыном стародубского служилого человека. Второй самозванец, известный в русской истории под названием Тушинского вора, впервые появился в местечке Пропойске в Белоруссии, входившей в состав Польского государства.
Там сочли его шпионом, задержали и посадили в тюрьму. Чтобы избавиться от тюрьмы, самозванец объявил, что он московский боярин Нагой, дядя царя Димитрия. Пропойский подстароста известил об этом старосту, который приказал отпустить задержанного и проводить его в Московское государство.
Тут пристали к нему двое молодцов — Грицько и Рагозинский, и провели мнимого Нагого в местечко Попову гору. Там все толковали, что Димитрий жив, и как только узнали, что пришел Нагой — дядя его, стали его расспрашивать о Димитрии.
Мнимый Нагой уверял, что Димитрий жив и скоро придет из Польши. Из Поповой горы мнимый Нагой пробрался в Стародуб. Отсюда он отправил товарища своего, Александра Рукина, назвавшегося московским подьячим, в северские города, по которым он разглашал, что царь Димитрий жив и находится в Стародубе. Жители города Путивля приняли к сердцу эти речи Рукина, и послали с ним в Стародубе нескольких боярских детей, чтобы он показал им царя Димитрия.
Причем пригрозили ему пыткой, если показание его окажется ложным. В Стародубе толпа жителей с пришедшими из Путивля приступила к названному Нагому: «Где же Димитрий, почему не приходит»? После этого стародубцы и путивляне принялись за Рукина — стали полосовать ему спину кнутом, приговаривая: «Говори, где Димитрий»? Его освободили. Тогда он, указывая на Нагого, сказал: «Вот Димитрий Иванович. Он пред вами, и смотрит, как вы меня мучите Он для того не объявился сразу, чтобы узнать: рады ли вы будете его приходу».
Новопоказанному Димитрию оставалось или назваться этим именем, или подвергнуться пытке. Приняв повелительную позу, он грозно махнул палкою и сказал: «Вы все еще меня не знаете, — я государь»! Сказано это было так решительно, что стародубцы перепугались, упали к ногам его и закричали: »виноваты государь перед тобой, не узнали тебя. Помилуй нас»! Его повели с колокольным звоном в замок, убрали покои, чтобы они казались царским жилищем.
Новый самозванец был человек грубых манер, с дурным языком, жесткий и коварный. Сходство его с первым самозванцем состояло лишь в разнузданности.
Второй самозванец не мог руководить движением, а был лишь орудием сторонников самозванства. Вопрос о престоле Московского государства не был целью его стремлений, а только лишь желанием пожить на чужой счет, пограбить. Отсюда он получил и прозвище — «вор». Он постоянно находился в зависимости от польско-литовских вождей, без которых он ни на какое предприятие не был способен.
Но несмотря на это, около самозванца-вора стали быстро собираться шайки мятежников. Из Стародуба рассылались грамоты в соседние северские города, чтобы русские люди спешили к своему царю. В грамотах в Москву извещалось всем, что «с Божией помощью Димитрий спасся от убийц; благодарит московских людей за то что, при их пособии, он достиг престола и снова просит, чтобы его другой раз посадили на царство».
Из северской земли собралось к самозванцу около трех тысяч разной вольницы. Явился в Стародуб и Меховецкий с отрядом украинской вольницы. Этому Меховецкому приписывают, что он и выпустил второго Лжедимитрия из Литвы в Россию. Казацкий атаман увидел, что это вовсе не тот Димитрий, который царствовал в Москве. Но Заруцкому нужен был какой-нибудь Димитрий. Он поклонился ему, и уверял всех, что действительно узнал в нем настоящего государя.
Заруцкий не поехал в Тулу, а остался при Димитрии, сделавшись его всегдашним товарищем, доверенным лицом. Самозванец, с имевшимися у него тремя тысячами войска, напал под Козельском врасплох на отряд царских войск и разбил его. Возвращаясь, литовцы заспорили из-за добычи, взятой у Козельска, и стали волноваться. Лжедимитрий, не предприимчивый, не храбрый и еще при этом подозрительный, слыша этот спор, сообразил, что поляки его оставляют, а русским довериться нельзя, и бежал тайком в Орел.
И здесь Лжедимитрий струсил после покушения на его жизнь. Меховецкий прислал к нему с просьбою возвратиться в Стародуб, где одно его присутствие может удержать войско. Лжедимитрий возвратился, но войско не переставало волноваться, и он снова украдкой выехал по дороге в Путивль.
Из этого видно, что он хотел отказаться вовсе от звания Димитрия, принятого им в Стародубе случайно. Он не находил себе достаточно сил носить это имя, и потому рад был избавиться от навязанной ему роли. По дороге он встретил шедшего к нему от князя Романа Рожинского отряд в тысячу человек. По словам современников самозванец хотел отказаться при этой встрече назвать себя царским именем, но после допытывания он должен был сознаться, что он тот самый, который выдавал себя за Димитрия.
Его не пустили идти в Путивль. Вслед за этим явился к нему князь Адам Вишневецкий, Лисовский и другие. Адаму Вишневецкому хорошо была известна личность первого Лжедимитрия, и дико было признавать новое лицо за то, которое он знал.
Но желание отомстить за пострадавших в Москве, за тех, что были еще в плену, побуждало его присоединиться к самозванцу. В Польше имя Димитрия привлекало удальцов. Письма Меховецкого призывали поляков во имя военной славы и ради мщения за убитых в Москве.
Обстоятельства благоприятствовали этому. В Польше только что кончилось восстание против своего короля.
Восставшие шляхтичи после понесенного поражения в большом количестве бродили около границ Московского государства. Разоренные, гонимые страхом наказания от своих, они искали случая поживиться на счет Москвы. Тут были проигравшиеся и пропившиеся шляхтичи, которым для дневного пропитания нужно было пристать к какому-нибудь делу, приличному для шляхетского звания, а таким делом для них и могло быть только военное.
Тут были и неоплатные должники, увертывавшиеся от кредиторов, просиживавшие по целым дням до солнечного захода взаперти, когда уже по закону нельзя было взять должника. И вдруг в московской земле открылся им случай скрыться от кредиторов, весело пожить и шляхетской чести не замарать. Там были и такие молодцы, для которых безразлично в какую часть света отправиться, лишь бы весело пожить, не разбирая, чем это достигается.
Главным заводчиком выхода в Московское государство из Польши стал князь Роман Рожинский, по призыву которого собралось до четырех тысяч удальцов. Рожинский выступил в поход и остановился в Кромах.
Отсюда он отправил гонцов в Орел к Лжедимитрию объявить о своем приходе, предложить условия службы и требовать денег. Самозванец встретил посланников неласково. На их речи отвечал самозванец по-русски: «я рад был, когда узнал, что Рожинский идет ко мне; но дали мне знать, что он хочет изменить мне, так пусть лучше воротится.
Посадил меня Бог прежде на столице моей без Рожинского и теперь посадить; вы уже требуете денег, но у меня здесь много поляков не хуже вас, а я еще ничего им не дал. Сбежал я от милой жены моей, от милых приятелей моих, ничего не захватил. Когда было у вас собрание под Новгородом, вы допытывались, настоящий ли я царь Димитрий, или нет».
Послы на это сердито ответили: «Видим теперь, что ты не настоящий царь Димитрий, потому что тот умел людей рыцарских уважать и принимать, а ты не умеешь».
Такая грубая выходка самозванца была сделана по совету Меховецкого, который боялся, что власть его перейдет к Рожинскому. Поляки в Кромах, выслушав рассказ послов о приеме, какой сделал им царь, решили идти обратно, но бывшие в Орле удержали. В Орле дано было правильное устройство разноплеменному войску самозванца. Рожинский был назначен гетманом его, a Лисовский и Заруцкий поставлены во главе казацких отрядов.
Весною года самозванец с Рожинским из Орла двинулся в Болхов, и здесь в двухдневной битве 10 и 11 мая разбил царское войско, бывшее под начальством Димитрия Шуйского и Василия Голицына. Поляки, уверенные, что скоро посадят своего царя на престол Московский, требовали от самозванца, чтобы он дал обещание, вскоре по прибытии в Москву заплатить им жалованье и отпустить без задержки домой. Самозванец обещал, и со слезами просил, чтобы не отъезжали от него. Он говорит: «Я без вас не могу быть паном в Москве, я бы хотел чтобы всегда поляки были при мне, чтобы один город держал поляк, а другой москвитянин.
Хочу чтобы все золото и серебро было ваше, а я буду доволен одною славою, которую вы мне доставите». После сражения под Болховом для самозванца стали открытыми все пути к Москве. Там был распущен слух, что у самозванца войско многочисленное, что когда они бились с передними полками в Болхове, задние стояли еще у Путивля.
Желая использовать произведенный победою страх на приверженцев Шуйского, самозванец спешил к Москве чрез Козельск, Калугу, Можайск и Звенигород, делая по 50 верст в день, не встречая сопротивления. Передовой полк составляли московские люди, и сдавшиеся самозванцу в Болхове. Этот полк, перейдя Угру, 6 отделился от полчищ самозванца, убежал вперед в Москву и дал знать царю, что вор идет скоро, но что войско его не так велико, как показалось царским войскам, разбитым у Волхова. Самозванец спешил увеличить число своих приверженцев.
В своих грамотах он разрешал крестьянам брать себе земли бояр, присягнувших Шуйскому, и жениться на их дочерях. Благодаря этому, по словам одного современника, многие слуги сделались господами, а господа уходили в Москву, терпя лишения. Под Звенигородом Рожинского встретил поляк Борковский, из свиты польских послов в Москве, который именем послов предлагал поляками выйти из Московского государства, и не нарушать мирного договора, заключенного между Москвой и Польшей.
Поляки дали такой ответ: «Что вы это говорите, то говорите поневоле— Москва вас к этому принуждает. А мы, коли зашли сюда, так уж ничьих приказаний не слушаем, и не оставим своего предприятия, пока не посадим на престол того, с кем пришли». Был солнечный день. Они дивилось красоте золоченых глав многочисленных церквей царской столицы. Первоначально поляки не знали, где лучше раскинуть лагерь для своего войска.
Некоторые говорили, что следует перейти на другую сторону реки и занять большую дорогу на север, по которой приходят в Москву ратные люди и припасы. Войско перешло к селу Тайнинскому в семи верстах от Москвы, но и это место оказалось неудобным. Стеснив проезд в Москву с севера, сами они должны были получать продовольствие с южной и западной сторон Москвы, а для этого приходилось огибать город. Во время этих передвижений москвичи захватывали возы с запасами, и в их руки попалось несколько купцов, ехавших с товарами из Северской земли.
Московское войско став на тверской дороге преградило полякам путь. Самозванец же пробившись, вышел на Волоколамскую дорогу и выбрал место для стана в селе Тушине, между двумя реками — Москвою и Всходнею. Сюда к Рожинскому с товарищами опять приехал из Москвы от королевских послов Доморацкий, с приказом выходить из пределов Московского государства, но поехал с тем же ответом.
Рожинскому хотелось вступить в Москву после решительной битвы. Войско царя Шуйского, состоявшее на половину из русских, на половину из татар и других инородцев — всего семьдесят тысяч, стояло под городом, растянувшись до реки Ходынки. Сам царь с придворными стоял на Ваганьковском поле, окруженный стрельцами и пушкарями. С 4-го на 5-е июня Рожинский врасплох напал на царское войско, захватил весь обоз, и гнал бегущих на протяжении пяти верст до самой Пресни.
Часть войска, стоявшая на Ваганьковском поле, увидевши погром своих, бросилась на поляков, прогнала их за реку Химку, но вернуть захваченных поляками пушек и обоза не удалось.
Отсюда поляки опять ударили на русских и, отогнав их за Ходынку, вернулись в свой тушинский стан. Эта битва не принесла пользы Шуйскому. Дела его шли плохо и в других местах. Рожинский от Волхова отправил отряд под начальством Лисовского в Рязанскую землю. Лисовский занял Зарайск. Мятеж против Шуйского распространялся по Рязанской земле. Пронск стал за Димитрия. Успех в земле Рязанской зависел от Прокопия Ляпунова, а он был ранен во время схватки с поляками в ногу.
Брат его, Захарий Ляпунов приступил было к Зарайску, но был разбит. Лисовский забрал много пленных, a другие из побежденных добровольно пристали к Лисовскому. Отряд Лисовского увеличился еще прибывшими из украинских городов Московского государства до тридцати тысяч. От Зарайска Лисовский подошел к Коломне, и взял город приступом.
После упорной битвы Лисовский был разбит и бежал в Тушино. Остаток отряда Лисовского, среди которого было много людей годных к бою, усилил самозванца. Настроение умов в Москве не было благоприятно для Шуйского. Многие уже сжились с мыслью, что пусть спор между Шуйским и призраком Димитрия тянется дольше. Москвичи с совестью попокладливее, увидя, что двое называются царями — один в Москве, а другой в Тушине, решили что из этого можно извлекать выгоды. Давши присягу Шуйскому, переходили в Тушино.
Тушинский царек хотя и был царем черни, которой он делал всевозможные, незаконные поблажки, но к нему переходили и знатные люди. Московские люди подумывали как им быть, если Димитрий возьмет город. Так и скажем! В Москве были убеждены, что войска тушинского царя — грозная боевая сила.
Страх перед ним, и предчувствие его торжества, вредно отзывались на подданных царя Василия. Шатание умов бывало и раньше, а теперь измена, открытый переход от Шуйского в Тушино усилились. При отпадении своих подданных, уклонении некоторых от защиты Москвы, Шуйскому казалось вернейшим средством избавиться от тушинского соперника, заключить мирный договор с поляками, и при посредстве польских послов удалить поляков, служивших тушинскому царьку.
Самозванец укрепился в Тушине, и ни один поляк, вопреки договора, не оставил тушинский стан. А Шуйский, по заключенному договору, отпустил из Москвы всех поляков, в том числе и Мнишков. Шуйскому показалось опасным оставлять в Москве поляков, оставшихся после погрома с самозванцем, особенно Марину и отца ее.
И до них дошел слух, что Димитрий жив, и это им было очень приятно. Они уже надеялись, что как только этот Димитрий будет близко, народ восстанет за него и их освободит. А с другой стороны это же для них было и опасно. Те из москвичей, которые не хотели Димитрия и считали слух о его спасении выдумкою, могли побить пленных поляков. Часть поляков была отправлена в Польшу, a другие знатные поляки разосланы по разным городам.
Военные силы Тушинского вора ежедневно усиливались новыми отрядами, приходившими из польских владений. Наконец разнесся слух, что в Тушино идет на помощь знаменитый вояка и богатырь, Ян Сапега.
Он был осужден в Польше за буйство, и не подчиняясь приговору суда, набрал толпу всякой вольницы и повел ее в Московское государство. Всего в Тушине собралось: поляков до 18 тысяч конницы, и до двух тысяч пехоты; казаков — тысяч тридцать запорожских и пятнадцать тысяч донских; кроме того московских людей большое количество. Для самозванца важнее всех подходящих подкреплений было присутствие в его стане Марины Мнишек.
Она теперь с отцом ехала из Ярославля в Польшу под прикрытием тысячного отряда. Самозванец отправил в погоню за ними Зборовского, который разбил отряд царских проводников. Говорят, что Мнишки уже заранее условились, желая быть перехваченными в пути. Зборовский захватил Мнишков. Марина и отец не хотели ехать прямо к самозванцу в Тушино, не хотели также отдаться ему в руки безусловно. Они приехали прежде в стан к Сапеге, и отсюда вели переговоры с самозванцем.
По другому известию, Марина, увидевши тушинского вора, не имевшего ничего общего с прежним ее мужем, никак не хотела признать его. Паны достигли своего. При помощи нежного родителя, уговорили Марину. К голосу их присоединился и иезуит, уверяя, «что на все должно решаться для блага церкви». Есть известие, что тот же иезуит и повенчал их тайно «для успокоения совести».
Марина согласилась играть комедию. Отец же ее тогда только решился назвать себя тестем второго самозванца, когда получил запись, что тотчас по овладении им Москвою получит триста тысяч рублей, и кроме того во владение северское княжество с четырнадцатью городами. Голод, запрет для крестьян на смену местожительства, тяжелая экономическая ситуация в стране породили массовые крестьянские выступления восстание Хлопка г. Голод, политическая нестабильность, спекуляции зерном, потеря авторитета верховной власти сразу же отразились на падении уровня моральных ценностей.
Институт самозванства. Правительственная комиссия, назначенная Годуновым, официально утвердила версию, что смерть царевича Дмитрия наступила в результате самоубийства. Но в обществе все равно распространяется слух о чудесном спасении царевича.
Определенные внутренние и внешние силы удачно сыграли на этом слухе, в г. В этот период происходит полный распад государства, гражданская война охватывает все слои общества, начинается война всех против всех.
Успеху его похода способствует общая негативная обстановка в стране. Посадские люди и казаки сдают ему западные и юго-западные города страны, вливаясь в его войско.
В году внезапно умирает царь Борис. Не венчаный на царство царь Федор Борисович погибает в результате придворной борьбы, а боярство впускает Лжедмитрия в Москву, где летом и венчает на царство. Но венчание якобы законного наследника не устраняет внутренних проблем. Страна все больше ввергается в пучину анархии и беспорядка. Ввиду отсутствия реальных, законных верховных правителей, на первую роль в решении политических вопросов снова выходит Борская Дума, которая волевым решением «сажает» на московский престол удобного ей человека — Василия Шуйского.
При вступлении на престол Шуйский принес присягу и обязался править по закону. Это был первый в истории России договор царя и общества.
Однако, он был выбран без решения Земского собора, что в глазах людей того времени было равносильно захвату власти. Появляется новый самозванец — Лжедмитрий II, который осел в Тушино, за что и получил прозвище «Тушинского вора». С появлением второго «царевича Дмитрия» страна фактически раскололось на два лагеря.
Для борьбы с «Тушинским вором» Василий Шуйский заключает договор о привлечении шведской армии для военного устранения самозванца. Не желая терять своей добычи в страну вступает польская армия Сигизмунда III. Начинается военная интервенция.
Усугубляет трагедию восстание Ивана Болотникова, получившее название крестьянской войны. В июле г. Власть временно перешла к боярскому правительству — «Семибоярщине», которое в августе г. В Москву вступили польские войска. На третьем этапе Смуты внутренний разлад достиг своего апогея. Большая часть страны оккупирована, в центре — поляки, на северо-западе —шведы. Правительство, управляющее страной от имени Владислава, было парализовано.
В Пскове появился третий самозванец. Такая ситуация дала толчок к осознанию необходимости изменений и наведению порядка в собственной стране. Общество стало понимать, что невозможно решить проблему в рамках одного региона, необходимо общегосударственное движение за восстановление единства. Идейным вдохновителем борьбы за общерусское единство называют Патриарха Гермогена, который призывал к созданию ополчения, освобождению Москвы и началу политического диалога между всеми слоями общества.
Имея духовную поддержку патриарха, в Рязани начало формироваться первое ополчение во главе с П. Ляпуновым, Трубецким, И. Это ополчение безуспешно пыталось освободить Москву. В итоге П. Ляпунов был убит, остатки первого ополчения примкнули ко второму, находящемуся под руководством К. Минина и Д. В августе второе ополчение подошло к Москве, а 4 ноября освободило столицу от польского гарнизона. Освобождение столицы, грамотная внутренняя политика и опора на все слои общества позволили В г.
Долгий и тяжелый кризис был разрешен, хотя экономические и социальные последствия Смуты сказывались еще полтора десятка лет. Загрузи учебную работу и получи отформатированную версию всего через 30 секунд.
Все сервисы Справочника в твоем телефоне! Просто напиши Боту, что ты ищешь и он быстро найдет нужную статью, лекцию или пособие для тебя! Включи камеру на своем телефоне и наведи на Qr-код. Кампус Хаб бот откроется на устройстве. Елена Александровна Смыслова.
Показать больше хлебных крошек Автор статьи. Статья написана экспертом Автор Замечание 1. Сервисы для учебы на 5 от руб.
