Римма казакова стихи, Римма Казакова «Не ходи за мной, как за школьницей»
Ах, пятницы мои! Мой город, я с тобою - не одна Но плещет за дешевенькими шторками бесплатный воздух, пахнущий весной. Верую, словно Золушка, что повстречаю принца. Спасибо вам, ёлки зелёные, за то, что ваш колер - не грим.
Поэты Казакова Римма. Стихи Риммы Казаковой Годы жизни поэтессы: Сборник поэзии Казаковой Риммы, в котором представлено 80 стихотворений. На одной странице размещены все произведения поэтессы, разделенные по темам, типу и рейтингу читателей. Темы произведений. Все стихи списком. Быть женщиной - что это значит?.. Постарею, побелею Ты меня любишь Я житейским бесчисленным радуюсь хлопотам В какой-то миг неуловимый Я полюбила быт за то По типу грустные лирические философские.
На фотографии в газете Любить Россию нелегко Двое Я приду Мальчишки, смотрите Люблю мужскую доброту Люби меня! Дураки Жизнь опять становится пустой Мы молоды. У нас чулки со штопками Белые турманы Спасибо вам, елки зеленые Ну и не надо Отечество, работа и любовь Осень Не оглядываюсь в прошлое Я не здесь Сайт русской поэзии.
Ах, Москва моя летняя! Были слова, но потом, а сначала Было плохо. Другу позвонила Выпал снег, но до восьми Для России нехитрым был выбор Иронический этюд об отцах и детях. Как ты - так я. Твое тебе верну Люблю мужскую доброту Мой город, я с тобою - не одна Мой рыжий, красивый сын Неосуществленные надежды!
Питие есть веселие Руси По поводу нового-старого гимна. Про тех, кто в душе живёт. Пространства взмыли и опустели Словно всю жизнь свою переломила Сойди с холма и затеряйся разом Ступлю туда, куда ступлю Я житейским бесчисленным радуюсь хлопотам Я не умела жить несмело Сайт русской поэзии Все авторы Анализы стихотворений.
Римма Казакова Ах, Москва моя летняя! Храмов лукошки Олимпийская ленточка в неспортивной ладошке. Чтоб к тебе природниться, все сумела, сумею, хоть не стала, столица, чемпионкой твоею, капиллярчик твой лучик в свете, хлынувшем разом, от равненья на лучших чуть косящая глазом Твой, с мечтой беззаветной - искру нежную высечь, твой, совсем незаметный человечек из тысяч, все молящий душою: вот такою большою, породненной, родною пребывай надо мною!
Пребывай многоточьем, обещающим, вещим Пребывай моим отчим, моим истинно вечным. Ах, какого ты роста! Как добра твоя сила. И как славно и просто подрастать пригласила. Оттого и не маюсь и с веселой толпою я расту, поднимаюсь, обнимаюсь с тобою Банальная баллада Жила девчонка.
И любви ждала.
Не это ли и значит, что - жила? Она ждала любви, ломала пальцы, она читала в книжках про любовь, про то, как любят страстные испанцы, про то, что это - щит, опора, панцирь, безумный миг, восстание рабов! Но вот пришел он, тот, кого ждала. Сначала закусила удила. Потом пошла - и было больно, свято.
Но то, что свято, почему-то смято. О, книжный червь, чтоб не сойти с ума, сожри все эти лживые тома! Жила на свете женщина одна. Она любила, сидя у окна, забыв, что муж пьянчужка и зануда, листать страницы, ожидая чуда.
Но вот он, чудотворец, тут как тут. Он знает хорошо, чего здесь ждут. Хотите чуда? Вот вам два мазка: духи «Москва» и ресторан «Москва» А на ресницах черная слеза. Подешевели что-то чудеса! Живет, весьма не юная уже, старушка на девятом этаже.
Она качает внука и в больницу все ходит, навещает старика. И за здоровье старика боится. А уж могуч-то был! До сорока. Старик был добр? Любил ее? Ну да. Довольна внуком, и детьми, и домом.
Но отчего, склонясь над книжным томом, вздыхает, что уже не молода Да было ль вообще?! Скажи, любовь, так где же ты, бродяжка? Одна, а предназначена двоим Тебе морочить голову не тяжко нам, детям неприкаянным твоим?
А может, нет тебя, и ни к чему все эти перебранки, пересуды и этот колокольный звон посуды, вся эта блажь - ни сердцу, ни уму?! Но в переулке девочка живет. Она живет, не просто хлеб жует. По вечерам, когда ей темнота мохнатую кладет на плечи лапу, она садится и включает лампу.
Она великим делом занята, она читает в книгах про любовь и ждет любви, как обещает книга: великого, ликующего мига, который - как восстание рабов Будет давняя тревога — и по картам, и без карт. Юность, парусник счастливый, не простившись до конца, то в приливы, то в отливы тянет зрелые сердца. Нет, не строки — дарованье и природы, и судьбы, — этих смут очарованье, опьянение борьбы. Не оплатишь это небо, где — с орлами в унисон — чувствуешь, как грозно, нервно пахнет порохом озон Велик был неправдоподобно, всем славен и ничем не плох!
Все проживалось в нем подробно: и каждый шаг, и каждый вздох. Блестели облака, как блюдца, ласкало солнце и в тени, и я жила — как слезы льются, когда от радости они. Красноречивая, немая, земля была моя, моя! И, ничего не понимая, «За что? За что такое настроенье, за что минуты так легли — в невероятность наслоенья надежд, отваги и любви?
За что мне взгляд, что так коричнев и зелен, как лесной ручей, за что мне никаких количеств, а только качества речей? Всей неуверенностью женской я вопрошала свет и тень: каким трудом, какою жертвой я заслужила этот день?
Спасибо всем минутам боли, преодоленным вдалеке, за это чудо голубое, за это солнце на щеке, за то, что горечью вчерашней распорядилась, как хочу, и что потом еще бесстрашней за каждый праздник заплачу.
Были слова, но потом, а сначала Новорожденное счатье лучилось. Смысла от вымысла не отличала. Не замечала - не получилось. Верилось сложно, тревожно несмело, Нежно надежда надеждой лечилась Ты не сумел или я не сумела Больше не важно - не получилось. Нынче тебя я прощаю, отступник, Завтра окажешь и мне эту милость.
Завтра быть может опомнится стукнет Сердце, да поздно - не получилось. Ты за бронею и я уже в латах. Церковь восторгов от нас отлучилась. Милый, не надо, нет виноватых.
Это бывает - не получилось. Это бывает, это бывает Как я убийственно обучилась, Что и любовь и любовь убивает. Милый, воскресни! Не получилось. Другу позвонила. Друг не отозвался на звонок. Улица молчание хранила.
Каждый дом был тих и одинок. Нет и почтальона даже Как мне, как вернуть мне мир счастливый мой? И пришлось по крохотке, по капле всё собрать и вновь сложить самой. Какою тайною владеть? Вот женщина. Но ты незрячий. Тебе ее не разглядеть. Ни в чем не виноват, незряч!
А женщина себя назначит, как хворому лекарство — врач. И если женщина приходит, себе единственно верна, она приходит — как проходит чума, блокада и война. И если женщина приходит и о себе заводит речь, она, как провод, ток проводит, чтоб над тобою свет зажечь.
И если женщина приходит, чтоб оторвать тебя от дел, она тебя к тебе приводит. О, как ты этого хотел! Но если женщина уходит, побито голову неся, то все равно с собой уводит бесповоротно все и вся.
И ты, тот, истинный, тот, лучший, ты тоже — там, в том далеке, зажат, как бесполезный ключик, в ее печальном кулачке. Она в улыбку слезы спрячет, переиначит правду в ложь Как счастлив ты, что ты незрячий и что потери не поймешь.
Что были плети, были сети не красных дат календаря, но доброта не зря на свете и сострадание не зря. И жизнь — не выставка, не сцена, не бесполезность щедрых трат, и если что и впрямь бесценно — сердца, которые болят. В море горя и любви В море горя и любви, больше не в долгу, я сжигала корабли — и опять сожгу. Корабли твои, мои Но когда я жгла, было больше, чем любви, света и тепла. Вариант героя Друг мой, мелкий мафиози, ты мне дорог потому, что не маешься в колхозе, не готовишь впрок суму, что в цеху не варишь сталь ты, не пошел в ученый люд, что начальником не стал ты, что всего лишь - честный плут, но трудяга, хоть и жулик, правда, в норме, не за край, что стараешься, не шутишь, создаешь свой личный рай.
И, привычный к переменам, счастье зыбкое куешь: то - спортсменом, то - барменом, то - водителем отменным, то - базарным бизнесменом Ну и что же? Ну и что ж?! Ах, мой милый доставала, всплывший из народных гущ!
Век тебя недоставало, ты и вправду всемогущ! Нынче, темпа не теряя, ясно, что - не за стихи, ты мне джинсы притаранил и французские духи. Все, как надо, по-российски: из какой-то пустоты вытряхнул бутылку виски, дефицитные сосиски и шампунь яичный ты. И умчал, подобный грому, не роняя лишних слов, к гулкому аэродрому совершать ночной улов. Энергичный хват столичный, что же делать, ты - таков!
Не случайно, не вслепую, не за помощь мне любую, понимая, что не прост, все равно тебя люблю я, обаятельный прохвост! Ты ведь, мальчик, - только детка, ты наивен, чист и мал, ты - на фоне страшных, тех, кто полстраны разворовал. Кто фигуры так расставил, что иначе не сыграть, подворовывать заставил, побираться, подвирать Ты всего лишь плоть живая, все мечты твои - дымок. Залетай опять с товаром в дом мой, как к себе домой.
Накормлю тебя задаром тем, что бог послал самой. Заскочи - хоть чуть согреться и, расчетов не ища, поглупеть, вернуться в детство над тарелкою борща. Вожди Смогли без Бога - сможем без вождя. Вожди, вожди! Народец ненадежный. Гадай: какая там под хвост вожжа, куда опять натягивают вожжи Послушные - хоть веники вяжи - шли за вождем, как за козлом овечки.
Пещерный век, анахронизм, вожди! Последней веры оплывают свечки. Лупите, полновесные дожди, чтоб и в помине этого не стало! Аминь, вожди! На пенсию, вожди! Да здравствует народ! Да сгинет стадо! Я, может, и не так еще живу, но верю в совесть. По ее закону я больше лба себе не расшибу ни об одну державную икону. Выпал снег, но до восьми все убрали, черт возьми! Чтобы было все, как было, у домов и у реки, драют землю, как кобылу, деревянные скребки.
Дворник снег совком сгребает и метлой метет крыльцо, как редактор выскребает неугодное словцо.
Сон под утро слишком крепкий - в нас скребки вонзают скрепки. О, липучее, как грипп, - скрип, скрип! С безответностью ребенка снег выходит из игры. Чисто-чисто, под гребенку оболванены дворы. Встанем, выспавшись на славу, высыпем на белый свет. Снег свезен на свалку. Все, как раньше. Снега нет Гимн России Славься, Русь, святая и земная, в бурях бед и в радости побед, Ты одна на всей земле - родная, и тебя дороже нет.
Ты полна любви и силы, ты раздольна и вольна. Славься, Русь, великая Россия, наша светлая страна! Русь моя, всегда за все в ответе, для других ты не щадишь себя. Пусть хранят тебя на белом свете правда, вера и судьба! Годы, годы! Вы прошли? Ну а может, вы настали? Неужели соловьи оттомили, отсвистали?
Отблистало столько дней, но во всем, что мне осталось, все счастливей, все больней я люблю любую малость. Мне что - холод, что - жара, что - гулянка, что - работа Помирать уже пора, а рожать детей охота! Ах, не ставьте мне в вину грех прекрасного разлада! Повернуло на весну! Ну а может, так и надо?.. Гомер И. Кашежевой Неважно, что Гомер был слеп. А может, так и проще Когда стихи уже — как хлеб, они вкусней на ощупь. Когда строка в руке — как вещь, а не туманный символ Гомер был слеп, и был он весь — в словах произносимых.
В них все деянию равно. В них нет игры и фальши. В них то, что — там, давным—давно, и то, что будет дальше. Слепцу орали: — Замолчи! Они пришли издалека, шагнув из утра в утро, позелененные слегка, как бронзовая утварь.
Они — страннейшая из мер, что в мир несем собою Гомер был слеп, и он умел любить слепой любовью. И мир, который он любил чутьем неистребимым, не черным был, не белым был, а просто был любимым.
А в уши грохот войн гремел и ветер смерти веял Но слепо утверждал Гомер тот мир, в который верил. И мы, задорные певцы любви, добра и веры, порой такие же слепцы, хотя и не Гомеры.
А жизнь сурова и трезва, и — не переиначить! Куда вы ломитесь, слова, из глубины незрячей? Из бездны белого листа, из чистой, серебристой, — юродивые, босота, слепые бандуристы Двое У поезда, застыв, задумавшись — в глазах бездонно и черно, — стояли девушка и юноша, не замечая ничего. Как будто все узлы развязаны и все, чем жить, уже в конце, — ручьями светлыми размазаны слезинки на ее лице.
То вспыхивает, не стесняется, то вдруг, не вытирая щек, таким сияньем осеняется, что это больно, как ожог. А руки их переплетенные! Четыре вскинутых руки, без толмача переведенные на все земные языки! И кто—то буркнул:— Ненормальные! К ним, как к магнитной аномалии, тянулась каждая душа. И было стыдно нам и совестно, но мы бесстыдно все равно по—воровски на них из поезда смотрели в каждое окно.
Глазами жадными несметными скользили по глазам и ртам. Ведь если в жизни чем бессмертны мы, бессмертны тем, что было там. А поезд тронулся. И буднично — неужто эта нас зажгла? И оказалась очень простенькой.
И некрасива, и робка. И как—то неумело простыни брала из рук проводника. А мы, уже тверды, как стоики, твердили бодро:— Ну, смешно! И лихо грохало о столики отчаянное домино. Лились борщи, наваром радуя, гремели миски, как тамтам, летели версты, пело радио Но где—то, где—то, где—то там, вдали, в глубинках, на скрещении воспоминаний или рельс всплывало жгучее свечение и озаряло все окрест.
И двое, раня утро раннее, перекрывая все гудки, играли вечное, бескрайнее в четыре вскинутых руки! День города Да, Москва, ты видала немало, ты себя воспевала и жгла, ты, быть может, не все понимала, но дышала, жила и была. Ты была отупением буден, опрокинутых в праздничный шквал, и не только вождем на трибуне, а народом, что мимо шагал. Как постичь, где - просвет, а где прочерк, как, что втоптано, вспомнить, поднять, ту же самую Красную площадь как по-новому сердцем понять?
Только дни с дребеденью мирскою, только лобные дни - не навек. Ты, Москва, остаешься Москвою, бесконечная, как человек. И враждебной виной не заляпать неубитые наши мечты, и нечистым рукам не залапать первозданной твой лепоты! Кто - костьми, кто - душою, не вбитой в безысходность чужой колеи, мы в чумных, черных пятнах обиды, те же самые дети твои.
Что-то начато, что-то маячит, рвется в подлинный мир из мирка. Мы людьми остаемся, а значит - остается Москвою Москва. Для России нехитрым был выбор. Ну и правильно, коль разобраться!
То горчим на устах, то торчим на постах и то славу куем, то - богатство. Нас умом не понять. А какую-то мать понимать и не надо, похоже. Не измерить нас общим аршином на просторе, пока что обширном Все нас губит - никак не погубит!
Кто-то все же поймет наш неровный полет - тот, кто верит, однако, и любит. У стены лежит старуха: сердце ли, усталость? Жить ей не хватает духа? Или - годы, старость? Поослабли наши узы, нет тепла в народе. Как какие-то французы, мимо мы проходим. И в просторах обозримых - холод без предела. Неужели чертов рынок это все наделал?
В переходах тянут дети. Люди, отгадайте! Но таит отгадку город. Лишь вранье - на вынос! То ли вправду это - голод, то ли просто бизнес. И жалеть я разучаюсь. И помалу превращаюсь в часть картинки мерзкой. Наступил медведь на ухо. И на сердце, вроде На земле лежит старуха. Мимо жизнь проходит. Бьют кремлевские куранты. Шторм качает сушу. А слепые музыканты Все терзают душу. Дураки Живут на свете дураки: На бочку меда — дегтя ложка.
Им, дуракам, все не с руки Стать поумнее, хоть немножко. Дурак — он как Иван—дурак, Всех кормит, обо всех хлопочет. Дурак — он тянет, как бурлак. Дурак во всем — чернорабочий. Все спят — он, дурень, начеку. Куда—то мчит, за что—то бьется А достается дураку — Как никому не достается! То по—дурацки он влюблен, Так беззащитно, без опаски, То по—дурацки робок он, То откровенен по—дурацки.
Не изворотлив, не хитер, — Твердя, что вертится планета, Дурак восходит на костер И, как дурак, кричит про это! Живут на свете дураки, Идут—бредут в своих веригах, Невероятно далеки От разных умников великих.
Но умники за их спиной гогочут Дурак, весь век с одной женой! Пусть умники меня простят — Мне больше дураки по нраву. Я и сама еще пока Себя с их племенем сверяю. И думаю, что дурака Я этим делом не сваляю. А жизнь у каждого в руках. Давайте честно к старту выйдем, И кто там будет в дураках — Увидим, умники! Жарко Когда я маленькой была, я помню: жарко было. И, жизнерадостно гола, я в трусиках ходила.
А взрослых аж кидало в жар, их зной сжимал в объятьях, и мне их было очень жаль в их пиджаках и платьях. Теперь, как правила велят, прилично я одета, и косточки мои болят от жарких вздохов лета.
И лишь когда со мной любовь — а не над умной книжкой! Заря аэропортная Заря аэропортная, все снова впереди Любимый, я работаю. Любимый, подожди! Ну вот сидела б рядышком Да я и так с тобой А жизнь - она как ядрышко под крепкой скорлупой. Иду с усмешкой бодрою, а мир продрог, промок Работаю, работаю, держусь, как поплавок. Вскипают полдни потные, слетает ночь к нулю Работаю, работаю! Люблю тебя, люблю. И в дивный час свидания не речь - одни слога, не станет явным тайное - понятнее слегка, Разлука беззаботная.
Просторы - кораблю! Люблю тебя. Застойное ретро Как жалко мне тебя! Ты взял и умер. Решил дилемму: быть или не быть. Увы, брат, ни в «Березке» и ни в ГУМе ни счастья, ни здоровья не купить. Слегка жуликоват и враль немного, чуть спекулянт, кому попало - друг, а в общем, если говорить не строго, нормальный парень, как и все вокруг. Мог выпить, но для жизни без урона, слукавить мог - не больше, чем иной. Ну да ведь ты - не белая ворона, и не начальник ты, и не больной Ты умер.
А вот время поменялось. Ты б измениться мог ему под стать! Но умер, умер ты - какая жалость! Ты просто не успел хорошим стать. И когда наступает пора осознать непричастность, умираю в глаголе — протяжном, как жизнь: «распроститься». Потому что прощаюсь еще до того, как прощаюсь. Ничего нет больней и печальней таких репетиций. Мы в плену у предчувствий, что все же — увы! Телепаты, предтечи потомственных телепророков Ухожу от тебя — как ребенок уходит от мамы, от родного порога — к речным норовистым порогам.
Знала: больно родить. А теперь знаю: больно рождаться, Только трижды больней оттого, что в рождественской муке расстаюсь до того, как и вправду пришлось бы расстаться, потому что разлука и есть — это чувство разлуки. Расстаюсь, неизбежность конца проживая заране, от безумного горя лишь яростней и бесшабашней.
А потом это будет — как просто на белом экране кадры жизни чужой, прошлогодней ли, позавчерашней. Но одно меня греет, как греет в землянке печурка, и тогда я иду — конькобежкою — кругом почета: может быть, ты поймешь, к ритму сердца прислушавшись чутко, что везде, где я буду, — лишь мы, неизбежно и четко. Ты пойми меня, ту, оперенную, полную силы, без школярской покорности, — о, да простит мой наставник!
Ощути этот мир, как твое и мое государство Как торопятся мысли, как трудно прослеживать путь их! И, еще не простившись, готова сказать тебе: — Здравствуй!
Собравшись в комок перед страшным прыжком в непричастность, замирает душа, зная трезво, что ждет ее вскоре. Не простившись с тобой, я горюю, с тобою прощаясь, Потому что предчувствие горя и есть — это горе.
Из первых рук, из первых рук я получила жизнь, как глобус, где круг зачеркивает круг и рядом с тишиною — пропасть. Из первых губ, из первых губ я поняла любви всесильность. Был кто—то груб, а кто—то глуп, но я — не с ними, с ней носилась! Как скрытый смысл, как хитрый лаз.
Но хоть чуть—чуть очнется вдруг, живем — как истинно живые: из первых книг, из первых рук, из самых первых губ, впервые. Иронический этюд об отцах и детях Не вся мне молодость по нраву, не вся мне юность по нутру, и я не всю ее ораву себе под крылышко беру.
Нас отличали пыл, и стойкость, и романтический порыв. А их неверье и жестокость - обрыв, невскрывшийся нарыв. Наш долг нам в доблесть не засчитан, их доблесть: что не так - на слом! В чем нам неведенье - защитой, для них невежество - заслон. И суть не в роке и не в брейке, ты этим в душу им не тычь! И все ж одно - на диком бреге, другое - если в сердце дичь.
Я заплатить готова кровью за то, что, может, зря боюсь, и что-то все же им открою да и без них не обойдусь И как там музыка ни бухай, как спесью каждый ни надут, быть может, с гордою «старухой» они язык еще найдут.
Твое тебе верну. Вздохну, шагну, живой из пекла выйду. Я слабая, я руку протяну. Я сильная, я дам себя в обиду. И прочь уйду. Но не с пустой душой, не в затаенной горестной гордыне, - уйду другою. Не твоею. И присно. И вовеки. И - отныне. Крымский мост Город мой вечерний, город мой, Москва, весь ты — как кочевье с Крымского моста, Убегает в водах вдаль твое лицо. Крутится без отдыха в парке колесо. Крутится полсвета по тебе толпой. Крутится планета прямо под тобой. И по грудь забрызган звездным серебром мост летящий Крымский — мой ракетодром.
Вот стою, перила грустно теребя. Я уже привыкла покидать тебя. Все ношусь по свету я и не устаю. Лишь порой посетую на судьбу свою. Прокаленной дочерна на ином огне, как замужней дочери, ты ответишь мне: «Много или мало счастья и любви, сама выбирала, а теперь — живи Снова у виска будет биться слово странное «Москва».
И рассветом бодрым где—нибудь в тайге снова станет больно от любви к тебе. Снова все к разлуке, снова неспроста — сцепленные руки Крымского моста. Кто победит Кто победит в нелепом этом споре?
Кто разрешит для нас с тобой его? Не стоишь ты моей прекрасной боли, я холода не стою твоего. Нам друг для друга суждено остаться: мне — слабостью, немыслимой в борьбе, и бесполезной, если разобраться, бездушной, скучной силою — тебе. Лесные стихи 1 Вспоминаю лесные палы — и по сердцу стучат топоры. Лес — как жизнь, крепкостволен и свеж. Лес, затишье мое и мятеж. Я люблю вас, как сына, леса.
У мальчишки лесные глаза. С малахитинкой, зеленцой, среднерусскою хитрецой. Городская ушла дребедень, как лесничество, тянется день. И в лесах — в этой летней суши — ни пожарники — как ни души. Прячу спички. Опасно, как шок. Это хуже убийства — поджог. Знаю кровью — так знают врага,— как, мечась, выгорает тайга. Я вас буду беречь, как дитя, пастушонком тревогу дудя.
Тьму листов и иголок сменя, положитесь, леса, на меня. Лес, мой донор, и я — из ветвей с хлорофилловой сутью твоей. Вся — к земле я. Так к ней приросла, многопало припала сосна. Скачут белки, орешки луща Чистый лес! Ни змеи, ни клеща. Ель макушку уперла в звезду Лесом, как жизнью, иду.
Как птица, ноткой зябкою на проводе вися Оно бывает всякое, но я еще не вся. И пусть по всем ладам пройдется жизнь по—всякому, но я не дам, не дам, не дам себе иссякнуть. И медленно, с колен, от утра голубая, я воду, как олень, из речки похлебаю. Я зацеплюсь за плечи осин незнаменитых. Я знаю, как ты лечишь, лесная земляника. И столько я узнаю, тобою, лес, спасенная, что стану я лесная, как пеночка зеленая.
Глаза мои — с хрусталинкой от звезд и вод весной. А кровь моя — с русалинкой, с зеленинкой лесной. Никогда уже больше не будет такого же лета. Лето с тягостной суммой поумнения и пониманья. Для чего отогрело все, что с летним листом отгорело?
Но душа помудрела, и она, помудревши, узрела кратковременность лета, краткость жизни, мгновенность искусства и ничтожность предмета, что вызвал высокие чувства. Застенчиво, боязно люби, словно мы повенчаны богом и людьми Люби меня уверенно, чини разбой — схвачена, уведена, украдена тобой!
Люби меня бесстрашно, грубо, зло. Крути меня бесстрастно, как весло Люби меня по—отчески, воспитывай, лепи, — как в хорошем очерке, правильно люби Люби совсем неправильно, непедагогично, нецеленаправленно, нелогично Люби дремуче, вечно, противоречиво Буду эхом, вещью, судомойкой, чтивом, подушкой под локоть, скамейкой в тени Захотел потрогать — руку протяни!
Буду королевой — ниже спину, раб! Буду каравеллой: в море! Убран трап Яблонькой—дичонком с терпкостью ветвей Твоей девчонкой. Женщиной твоей. Усмехайся тонко, защищайся стойко, злись, гордись, глупи Люби меня только. Только люби! Но, хоть воздастся, может быть, любовью за любовь едва ли, безмерная, как эти дали, не устает душа любить. Страна, как истина, одна, — она не станет посторонней, и благостней, и проторенней, тебе дорога не нужна. И затеряться страха нет, как незаметная песчинка, в глубинке города, починка, села, разъезда, верст и лет.
Отчизны мед и молоко любую горечь пересилят. И сладостно — любить Россию, хотя любить и нелегко. Люблю мужскую доброту. Люблю,когда встречаюсь с нею, Уверенность мужскую ту,что он ,мужик,во всём умнее. Мужчина,статус свой храня,от этой доли не уставший, Недооценивай меня,прощай как младшим умный старший. Будь снисходительным,как Бог, И,даже истиной пожертвуй: Считай,что ты мне всем помог, Что,как ребячий ум мой женский. О,женский ум! А ты как будто не заметил.
И был величественно добр И этой добротою светел. И просто силой естества напомнил,что умна иль бездарь Я- женщина,и тем права, Как говорил поэт известный Мало солнца в Воркуте. Мой товарищ с кинокамерой морщится: «Лучи не те, что в столице белокаменной! Скоро ночь. Программа плотная. Обживаем вертолет. Ловим солнце, чтоб успеть север разглядеть попристальней, к буровой, как к теплой пристани, и к оленям долететь.
Мало солнца. Не храню память крымскую, кавказскую. Здешнее, с короткой ласкою,— как теперь его ценю! И повернут шар земной к солнцу буровыми вышками, снега матовыми вспышками, вертолетом, чумом, мной. И в сердечной простоте мы, народ не твердокаменный, из столицы белокаменной, кто — пером, кто — кинокамерой, служим службу Воркуте.
Ого, вы как будто взволнованы, мальчики? Ведь были — галчата, дурнушки, веснушчаты, косички—метелки А нынче—то, нынче—то! Как многоступенчато косы закручены! И — снегом в горах — ослепительно личико. Рождается женщина. И без старания — одним поворотом, движением, поступью мужскому, всесильному, мстит за страдания, которые выстрадать выпадет после ей. О, будут еще ее губы искусаны, и будут еще ее руки заломлены за этот короткий полет безыскусственный, за то, что сейчас золотится соломинкой.
За все ей платить, тяжело и возвышенно, за все, чем сейчас так нетронуто светится, в тот час, когда шлепнется спелою вишенкой дитя в материнский подол человечества. Так будь же мужчиной, и в пору черемухи, когда ничего еще толком не начато, мальчишка, смирись, поступай в подчиненные, побегай, побегай у девочки в мальчиках! Все, словно в шахматах, строго расчерчено, и ничего не хочу. В памяти — отблеск далекого пламени: детство, дороги, костры Не изменить этих праведных, правильных правил старинной игры!
Все же запутанно, все же стреноженно — черточка в чертеже, — жду я чего—то светло и встревоженно и безнадежно уже. Вырваться, выбраться, взвиться бы птицею жизнь на себе испытать Все репетиции, все репетиции, ну а когда же спектакль?! Что я могла ей ответить на это? Было в вопросе больше ответа, чем все, что знаю пока.
Сузились, словно от яркого света, два моих темных зрачка. Мой город, я с тобою - не одна. Твой взгляд, с вниманьем пристальным и жаждой в мой каждый шаг вникающий, - за каждой стеной, за каждой линзою окна.
Днем, в сумерках, в прозрачный ранний час, спасаясь от дождя, на солнце жарясь или в метро полого погружаясь, в себе, в своем я ощущаю нас. И всем, кто одинок, помочь хочу: подросточку, что смотрит грустновато из будки телефона-автомата, усталому седому москвичу, который постигает новый жанр пенсионерской поступи по скверу, приезжему, утратившему веру в отзывчивость столичных горожан.
Мой город, весь - от сути до мазка, твой вечный дополняющего облик, ты - музыка, я - отголосок, отклик, отливочка безмерного «Москва».
Я не одна здесь, у Москва-реки, где куполов округлость золотая, где снег, на стены красные слетая, касается свежо моей руки. Твой гул и шум - такая тишина А тишина - кипенье многолюдья. Несу тебя в себе, и, что ни будет, мой город, я с тобою - не одна! И добротой твоей окрылено в моей душе органно, оркестрово рождается несказанное слово Тебе и мне принадлежит оно.
Мой рыжий, красивый сын, ты красненький, словно солнышко. Я тебя обнимаю, сонного, а любить - еще нету сил. То медью, а то латунью полыхает из-под простыночки. И жарко моей ладони в холодной палате простынувшей. Ты жгуче к груди прилег головкой своею красною. Тебя я, как уголек, с руки на руку перебрасываю. Когда ж от щелей в ночи крадутся лучи по стенке, мне кажется, что лучи летят от твоей постельки.
А вы, мужчины, придете - здоровые и веселые. Придете, к губам прижмете конвертики невесомые. И рук, каленых морозцем, работою огрубленных, тельцем своим молочным не обожжет ребенок. Но благодарно сжавши в ладонях, черствых, как панцирь, худые, прозрачные наши, лунные наши пальцы, поймете, какой ценой, все муки снося покорно, рожаем вам пацанов, горяченьких, как поковка!
У нас чулки со штопками. Нам трудно. Это молодость виной. Но плещет за дешевенькими шторками бесплатный воздух, пахнущий весной. У нас уже — не куклы и не мячики, а, как когда—то грезилось давно, нас в темных парках угощают мальчики качелями, и квасом, и кино.
Прощаются нам ситцевые платьица и стоптанные наши каблучки. Мы молоды. Никто из нас не плачется. Хохочем, белозубы и бойки! Как пахнут ночи! Мокрым камнем, пристанью, пыльцой цветочной, мятою, песком Мы смотрим строго, пристально. Мы любим спорить и ходить пешком Ах, не покинь нас, ясное, весеннее, когда к нам повзросление придет, когда другое, взрослое везение нас по другим дорогам поведет.
